Немой Онегин - [120]

Набоков. Комментарий

Набоков прав. Картина невозможно глупая, до безобразия противоречит и роману, и дуэльному кодексу вообще.

ХCIV. На полпути

И если навсегда, то навсегда прощай

Байрон.

А вот второе и последнее; лучше сказать: настоящее прощание. Конец романа:

Кто б ни был ты, о мой читатель,

Друг, недруг, я хочу с тобой

Расстаться нынче как приятель.

Прости…

Прости ж и ты, мой спутник странный,

И ты, мой верный идеал,

И ты, живой и постоянный,

Хоть малый труд. Я с вами знал

Всё, что завидно для поэта:

…О много, много рок отъял!

Блажен, кто праздник жизни рано

Оставил, не допив до дна

Бокала полного вина,

Кто не дочёл её романа

И вдруг умел расстаться с ним,

Как я с Онегиным моим.

Вот прощание! — и без всякой дуэли, даже дверью не хлопнул. Просто уход.

У всех (сколько этих всех? тысяча? десять тысяч?), у всех в памяти Лермонтов, «Смерть поэта». Но Лермонтов писал в шоке, в горячке, в приступе острого горя. Некоторым такое знакомо по смерти Высоцкого. Когда мир покидает старик, то будь он даже кумир миллионов — эти миллионы испытывают печаль и не более. Но внезапный уход молодого гения разрывает сердца. И Лермонтову, конечно, пришёл на ум Ленский:

Воспетый им с такою чудной силой,

Сражённый, как и он,

Безжалостной рукой.

Нам очень грустно думать о гибели Пушкина, но шока нет, мы родились спустя полтора века после дуэли и можем хотя бы пытаться рассуждать спокойно.

«Воспетый с чудной силой» — да. Но воспетый Ленский сам-то ничего стоящего не написал и никакой Державин его не приметил.

В момент чьей бы то ни было неожиданной смерти (многие говорят «безвременной», полагая, будто знают своевременность) люди немедленно обнаруживают массу предсказаний, сделанных покойником. Мол, не поняли слепые-глухие друзья и родные.

В дни гибели Пушкина многие (конечно, задним числом) увидели всякие предзнаменования, предсказания. А уж самое простое и наглядное: Ленский! Поэт, дуэль, смерть — всё сходится. Но Шестая глава написана более чем за 10 лет до смерти Пушкина.

Он что, невольно предсказал свою смерть? Он что, пифия, которая бормочет бессвязные слова, а вы, значит, авгуры-толкователи?

Тогда что такое «предсказал»? Волевой сознательный акт или невольная случайность? «Но примешь ты смерть от коня своего!» — вот предсказатель и предсказание: вдохновенный кудесник сознательно и бесстрашно пророчит гибель в лицо князю.

А если случайно, а если невольно… Тогда и предсказывать не надо — так ли, сяк ли, ой ли, вей ли — всё равно сбудется (см. «Второй закон Мальбека»).

Давайте избавимся от пошлой поверхностной аналогии. Дуэль Онегина случайна, он просто дразнил мальчика, всё случилось в несколько минут. Дуэль Пушкина — сознательное, глубоко обдуманное решение. Чуть ли не год тянулся скандал, не будем перечислять всё прочее.

Пушкин — не Онегин, не Ленский и даже не Татьяна. Грохнув Ленского, Пушкин пишет о себе:

Так, полдень мой настал…

Полдень! Не вечер, не ночь! Он прощается:

Простимся дружно, о юность лёгкая моя!

Пушкин прощается с юностью, а не с жизнью! Хотя настроение очень печальное. Заодно он начинает (быть может, неосознанно) прощаться с Онегиным. Через три года он его уничтожит.

Часть ХXIV Вершина

Нравственность в природе вещей.

Неккер

Нравственный закон внутри нас.

Кант

ХCV. Вершина

Подъём — важное слово. Люди привычно думают, будто это армейская команда, по которой солдаты прыгают вниз, с койки в сапоги. Но есть подъём на вершину — дело тяжёлое. А если это восьмитысячник — мучительное. А есть ещё подъём духа — тогда человек способен на всё; даже в ущерб себе. Вершина была обещана давно, промежуточные лагеря позади, пора.

…Запоминается последняя фраза (Штирлиц). И действительно, последняя фраза самого знаменитого русского романа запомнилась народу:

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна.

«Верна» — вот последнее слово. Больше персонажи романа не скажут ничего. Действие кончено. Автор прощается. Последние три строфы — это уже не роман, даже не эпилог, никаких персонажей уже нет. Только Пушкин и его мысли.

Последнее слово важней всего — это вам любой бизнесмен подтвердит, любой судья, любой приговорённый. Вот пример последнего слова — его помнят и через пять веков:

«Будьте мужественны, Ридли! Божьей милостью мы зажжём сегодня в Англии такую свечу, которую, я верю, им не погасить никогда».

Хью Латимер, епископ Вустерский (на костре!). Октябрь 1555 года.

Могильная яма? Нет, вершина! «Гамлет» кончается словами Гамлета «Дальше тишина», хотя дальше никакой тишины: грохоча сапогами, появляется войско Фортинбраса; рассказ Горацио; распоряжение о торжественных похоронах — но никого это не интересует и никакого значения не имеет.

Я другому отдана, буду век ему верна. — Тане, однако, поверили не все. Гениальный русско-американский писатель Набоков, законодатель вкусов и приличий, не поверил совершенно:

Пушкин, несомненно, желал сделать решение княгини N бесповоротным; но достиг ли он своей цели?

Набоков. Комментарий

Бредовость этой фразы мы не в силах описать. Пушкин «хотел, но не смог»? Княгиня обрела свободу воли? Комментатор называет Таню княгиней N, намекая, что у ней теперь нет фамилии, ибо у её мужа даже имени нет. Есть только приметы: в сраженьях изувечен, толстый, генеральские эполеты. (В опере он Гремин — от громыхающих шпор, что ли?)