Немой набат. Книга вторая - [9]

— Выходит, миллионы бывших рабочих, инженеров, которые акционировали свои заводы, остались в нулях, — завелся Дед. — У каждого копеешных акций с гулькин нос, а когда запахло хорошими деньгами — пошли на фиг! Оно, конечно, президент о той поправке знать не знал, не доложили. Но, значит, нету рядом с ним ни людей, ни службы, которые отслеживали бы такие фокусы. Кто-то же ту поправку проталкивал! А дело политическое, ой какое политическое! У рабочих «Серпа и молота» силком отобрали акции! И значит, так же со всеми, на всех заводах. Вот ради чего все затевали.

— Ужас! — сказала Вера. — Сейчас бы президенту отыскать тех толкачей да на белый свет выволочь.

— И заставить вернуть те акции, — добавила Крестовская.

— Да не будьте вы, женщины, такими наивными, — разозлился Цветков. — Чего их искать-то? Чубайс у всех на виду, не прячется. Никто ничего не вернет, и президент ничего об этом деле не узнает. Я своим ребятам в Смоленск звонил — всех аж трясет от этого грабежа. Так ушибли, что шторм протеста. Непростительно и незабывчиво. Люди свое слово скажут, когда в этот динамит кто-нибудь детонатор вставит. У нас народ занозистый.

— Ну и разговорчики у вас на светлый праздник Рождества! Сплошь окаянщина! — Воскликнула Антонина, внося в горницу поднос с горячими блюдами. — Вера, ну-ка, помоги.

— Все! Кончаем базар! — подхватил Цветков, берясь за бутылку белой. — Галина Дмитриевна, прозрачную или вина?

— Одну рюмку, пожалуй, можно. Неполную. Иначе вам со мной разговаривать будэт нэ интэрэсно.

Все рассмеялись, а потом под вкусные рождественские угощения, за пожеланиями и воспоминаниями потихоньку, по маленькой одну за другой начали убирать со стола опустевшую бутылочную посуду.

Запомнился тот вечер тем, что Вера вдруг воскликнула:

— Да ведь вчера был перигелий! Астрономическая зима, когда Земля ближе всего к Солнцу!

За это напоследок и выпили.

В Поворотихе они провели еще день. Много гуляли по стёжкам, протоптанным среди сверкающих девственных снегов, болтали беспечно, вразброс. Об имени будущего первенца, о мощной родной русской природе, много превосходящей пряничные туристские виды зарубежья, об удавшейся на Рождество погоде, вспоминая нередкие нашенские ненастья. А вечером долго сидели за остатками вчерашнего пиршества, и Антонина с Дедом разъясняли им подробности местного житья-бытья.

Следующим утром двинулись в Москву. Главная трасса уже пульсировала по-рабочему, настраивая на деловой лад. И само собой началось осмысление услышанного за рождественским застольем. Несмотря на короткий срок совместной жизни, Донцов и Вера быстро притерлись друг к другу. Единство в понимании российских треволнений надежно дополняло гармонию чувств, сплачивая душевно.

— Да-а, для меня разговор был неожиданным, — сказала Вера так, что Донцов сразу понял, о чем речь. — Мне показалось, для тебя тоже.

Он кивнул.

— И что ты думаешь по этому поводу?

Виктор молчал. Поездка в Поворотиху произвела на него сильное впечатление, и пока он не мог переварить открывшиеся новые реалии жизни, не мог интегрировать их, или, говоря по-школьному, извлечь корень из той суммы разнородных фактов, которые поразили его. Подумал: «Надо обязательно побеседовать с курчатовским профессором. Тут поверхностными, самостийными объяснениями не обойдешься». После Сочи они не виделись, но Донцов поздравил Михаила Сергеевича и его супругу с Новым годом, в принципе договорился о московской встрече и получил радушное приглашение. Теперь надлежало лишь соблюсти приличие, не форсируя визита.

— Ты чего помалкиваешь?

— С ходу, с легкостью, вполноги здесь не въедешь. Я ведь кручусь-верчусь в своей среде и только сейчас, в запорошенном крае, пожалуй, впервые осознал, какие глубокие борозды оставляет в России наше время.

— Помнишь, Цветков с издевкой сказал: мы теперь как рекруты Николаевской эпохи — за все взыскивают; правда, валежник в лесу разрешили брать бесплатно, может, теперь прорыв начнется? А Крестовская — она, кстати, из крестноходцев, была моложе, дальних пеших испытаний не чуралась, — так вот, Крестовская и вовсе: в тяжелые времена живем, страшно болеть и стариться.

— Тяжких времен на Руси было с избытком. Но меня беспокоит, что данный раунд, период, этап — называй как хочешь...

— Тяжелее других?

— Нет, бывало гораздо хуже. Но у всех тяжких российских времен, если обратиться к истории, различимы начало, затем полоса нагнетения, а потом то, что принято называть катарсисом, — очищение, причем с высвобождением больших человеческих энергий. И после Поворотихи меня не покидает ощущение, что время нагнетения завершается, уже к горлу подступает, вот-вот край, народ от выживания готов перейти к самовыражению, и страна двинется к катарсису, — это и тревожит. Обрати внимание: слово «стабильность» ушло из политического лексикона, в негласной моде эмоции застоя. И как грядущий катарсис, очищение от скверны преодолеть с минимальными потерями, без ожесточенных бодалок — этот главный вопрос у меня в башке кровельным гвоздем засел. Я тебе рассказывал о знакомстве с профессором из Курчатника. Думаю, надо к нему съездить, рассказать, послушать. Он глу-у-боко глядит, мыслит нестандартно. Если договорюсь, вместе поедем.