Немой миньян - [19]

— Я уже невеста. Мой жених — Ореле Тепер с нашего двора, сын Ноехки-щеточника. Но мы не можем пожениться, потому что нам негде жить. Хозяйка двора, Хана-Этл Песелес, поддерживает аскетов и не хочет переделывать молельню в квартиры.

Ентеле пропела это своим серебряным голоском, без каких-либо признаков огорчения, но проповедник остался сидеть в растерянности. Он слыхал о претензиях соседей к завсегдатаям молельни. Но ребу Манушу Мацу некуда деть себя целый день, некуда пойти, кроме как в Немой миньян. В синагоге Могильщиков, где он молится по утрам, проводит вечером урок для прихожан и проповедует по субботам и праздникам у священного ковчега, он не может найти себе места в течение дня. Когда молящиеся расходятся, там собираются попрошайки, которые ведут грубые разговоры и паясничают. В синагоге Могильщиков реб Мануш страдает и от того, что слышит каждое утро, как миньян за миньяном молятся скорбящие, читая поминальную молитву. Он проповедовал перед прихожанами: даже чтение поминальной молитвы по отцу может стать идолопоклонством, если молиться поспешно и не делать пожертвований. Хотя он и опирался в своей речи на пророков, слушатели не поняли его, не поняли, что он от них хочет. «Если не молятся — плохо, если молятся — тоже плохо. Чего же он хочет, этот слепой проповедник, только пожертвований?» Реб Мануш слышал это бормотание, и ему становилось еще грустнее. Если он напоминает старостам синагоги Могильщиков, что ему забыли выплатить недельное содержание, ему отвечают, что обыватели не довольны им. Он говорит о мессианских временах — что это за тема?! Пусть он говорит о нынешних временах. Проповедник понимает: это только повод отказать ему в плате и начать выдвигать претензии. О нынешних временах они тоже не хотят слушать, разве что он примется их хвалить. Но если он находит заслуги у евреев, про него говорят, что он подлизывается к сильным. Его единственное убежище — Немой миньян. Здесь ему не платят и он не обязан выступать перед обывателями; здесь он просто еврей, сидящий в углу и повторяющий наизусть разделы Мишны. Но ему как ножом по сердцу слышать, что молодые еврейские пары могут быть на него в обиде, потому что он занимает уголок, где они могли бы жить.

Реб Мешулем Гринвалд из Прессбурга, как всегда, был занят написанием очередного ответа антисемитам, когда над его пюпитром блеснула светлая головка девушки, которая сказала с напевом: «Доброе утро вам, ребе».

Ентеле знает, что этот аскет немного помешанный и не помнит, где он оставил жену с детьми. Сейчас она видит, что этот пришлый аскет помешан более, чем чуть-чуть. Он смотрит на нее и бормочет. «Ой, дочь моя, дочь!» У Ентеле щемит сердце, но она отвечает ему:

— Я не ваша дочь, мой отец — портной Звулун.

Венгерский раввин встает и начинает гладить ее по голове:

— Нет, ты моя дочь, но ты не помнишь. Ты забыла мой облик, как и я на время забыл твой облик.

От таких слов Ентеле по-настоящему пугается. От взгляда ребе у нее мороз по коже проходит. Он смотрит своими большими черными глазами, взглядом мягким, как бархат. Этот взгляд делает его слепее слепого проповедника. Но его красивая белая борода и закрученные пейсы доброго дедушки успокаивают Ентеле. Она не должна бояться. Какое-то время она стоит, склонив голову под широкие горячие руки венгерского раввина, словно желая получить от него благословение. Потом она медленно выскальзывает из-под его ладоней. Реб Мешулем Гринвалд продолжает стоять в задумчивости. Взгляд его устремлен в даль. Он даже не замечает, что девушка ушла.

Вержбеловский аскет, реб Довид-Арон Гохгешталт, сидящий в Немом миньяне дольше остальных завсегдатаев синагоги, знает Ентеле лучше, чем ее знают другие аскеты. Не раз он заходил к ее матери одолжить кастрюлю, чтобы сварить пару яиц, или попросить чайник горячей воды, тем не менее, он смотрит на девушку недружелюбно, с кривой, хитроватой усмешкой, долженствующей показать, что его не одурачить. Ну что ж, давайте послушаем, что этой девице есть сказать. Но девица говорит ему только «Доброе утро» и идет дальше своей гуляющей походкой. Вержбеловский аскет остается стоять, держась за бороду и размышляя о том, что когда он стал женихом, его невесте было не столько лет, сколько сейчас Ентеле, а столько, сколько сейчас ее матери. Аскет догоняет девушку и резко говорит ей, что она уже не ребенок, а взрослая девица, и не должна заходить в бейт-мидраш с короткими рукавами.

— А кто заставляет вас смотреть? Я ведь не собираюсь вас дразнить, — отвечает ему дочка портного через плечо и при этом смеется таким смешком, что реб Довид-Арон Гохгешталт вздрагивает. А Ентеле удаляется от него походкой умной и красивой молодой женщины.

В дальнем углу сидит столяр и обрабатывает кривыми ножиками полено. Если он занимается резьбой дома, то Матля вздыхает с таким стоном, словно он режет ее тело, а не дерево. Она не может стерпеть, что он тратит так много времени на вещи, не приносящие денег. В последнее время он уходит заниматься резьбой в Немой миньян. Здесь у него на душе спокойно. Кроме того, ему нравится просто так работать над украшениями для бейт-мидраша в самом бейт-мидраше, — так еврей приходит изучать священные книги в святое место, хотя те же самые святые книги есть у него дома. Эльокум Пап целиком погружен в вырезание короны. Он продолжает работать, пока наконец не поднимает глаза и не видит перед собой Ентеле. Сначала он смотрит сердито, ведь дочка портного Звулуна — со двора Песелеса, в котором живут его враги. Но по ее заинтересованному взгляду, устремленному на его работу, он понимает, что она не принадлежит к числу его врагов, и начинает доверительно рассказывать.