Немного удачи - [144]

Машина – просторный «Форд» – была арендована в Чикаго, в компании «Герц». Генри положил чемодан в багажник рядом с их сумками и сел на заднее сиденье – пару часов, которые они будут ехать до Денби, он хотел незаметно наблюдать за Розой. Элоиза спросила, не хочет ли он сесть за руль. Генри отказался.

– Ну, прежде чем мы доедем, расскажи мне всякие ужасы, о которых мама не хочет знать, – попросил он.

Элоиза засмеялась, но потом посерьезнела.

– Ой, Генри, это кошмар. Не то слово. В ноябре четыре дня подряд мне пришлось давать показания перед Калифорнийской комиссией по расследованию антиамериканской деятельности.

– И что ты сказала? – спросил Генри.

– Пятая поправка, Пятая поправка, Пятая поправка[103], – вместо нее ответила Роза. – А я думаю, что ей следовало сказать: «Идите на х…»

– Спасибо тебе за это, дорогая, – сказала Элоиза. – Но это и так понятно. Приходиться ссылаться на Пятую поправку, потому что если дашь им хоть какой-то повод, даже если просто согласишься рассказать о себе, но не о других, это будет истолковано как признание, что тебе есть что рассказать. В этом нельзя признаваться, иначе из тебя всю душу вытрясут.

– Тебе придется ехать в Вашингтон? Ты могла бы остановиться у Артура и Лиллиан.

– Я бы не стала так с ними поступать, – возразила Элоиза. – Когда я туда поеду, буду держаться особняком.

Генри подался вперед.

– Что ты имеешь в виду, тетя Элоиза?

– Она имеет в виду, что может навредить Артуру, – сказала Роза, – а он не может ей помочь. Прежде чем мы решили ехать сюда, нам пришлось убедиться, что их здесь не будет. Правда. – Ее элегантно-гневный вид показался Генри очаровательным. – Наши знакомые в Окленде сказали, что мне стоит сменить имя, потому что ясно, в честь кого меня назвали.

– А в честь кого тебя назвали?

– Розы Люксембург и Сильвии Панкхерст.

– А кто это?

– О господи, – пробормотала Роза.

– Роза Люксембург написала «Марксизм против ленинизма», а Сильвия Панкхерст была суфражисткой.

Генри посмотрел в окно. Они уже проехали Маренго, и дорога шла сквозь заснеженные черно-белые леса, вот-вот готовые смениться открытыми прериями вдоль Тридцатого шоссе. Он обнаружил, что трогает шрам на губе, который мама зашила шелковой ниткой, когда он верещал на коленях у Лиллиан, и представил, как тот краснеет (на самом деле он был белее всей его кожи и в зеркале выглядел меньше, чем казался на ощупь). Он опустил руку на колени.

– Я точно не собираюсь менять имя, – заявила Роза.

Генри наблюдал за тем, как она намотала волосы на руку, а потом встряхнула головой.

– Мы не кинозвезды. Мы недостаточно важны, чтобы попасть в черный список, – сказала Элоиза. – Я не преподаю. Я даже на правительство больше не работаю. И отец Розы – герой войны. Лично я думаю, что нам ничего не угрожает, но именно поэтому пока что лучше не высовываться. Роза все равно общается со всякими отщепенцами, так что тут никаких проблем.

– С кем ты общаешься? – спросил Генри.

– С поэтами. Я сижу с ребенком Кеннета Рексрота[104]. У него маленькая дочка.

Генри не стал говорить, что не слышал про такого человека.

– Я бы тоже хотел общаться с такими людьми, – сказал он.

– Правда? – спросила Элоиза. – Забавно. Один профессор из Айовы был спонсором «левой» мирной конференции, на которую я ездила пару лет назад. МакГолман, что ли…

– МакГаллиард? – спросил Генри.

– Кажется, да.

– Я его вижу почти каждый день. Мы читаем «Беовульфа». Он мой научный руководитель.

– Ты удивлен?

– Не знаю.

– Ну, ту конференцию все спонсировали. Джуди Холлидей, Альберт Эйнштейн… Умные люди боролись за место в списке.

– Можно я приеду к вам в гости после выпускного? – спросил Генри. – Наверняка я смогу поступить в Беркли.

Он снова потрогал свой шрам, а ведь считал, что избавился от этой привычки. Вот как влияла на него Роза.

– Наверняка сможешь, – ответила Элоиза.

– О, – сказала Роза, – ты должен поступить.

Пока этого было достаточно.

1953

Уолтер выбрался из дома до того, как проснулась Розанна, и направился на восток, к восходящему солнцу. Воздух был прозрачным и прохладным, и он просто хотел осмотреть поля, прежде чем начнется сев и поля превратятся в работу, которая, возможно, уже стала ему не по силам. Теперь им предстояло засеять так много акров, что он твердо решил внести свой вклад. Ни большой дом, ни амбар не подавали признаков жизни, значит, даже Джо еще не встал. Ну, хотя бы безводный аммиак они уже внесли – это была самая напряженная работа, и его не очень-то успокаивало, что у них самих пока не произошло ни одного несчастного случая. Вот брат Розанны, Джон, случайно отсоединил шланг, и из него вырвалось белое облако аммиака, но, слава богу, Джон быстро отскочил в сторону, а ветер отнес все прочь от дома. Никакого серьезного вреда, только испуг и урок на будущее.

Уолтер вынужден был признать, что поездка на Пасху, чтобы повидать младенцев, утомила его сильнее, чем он ожидал, и дело не только в поезде (Фрэнк оплатил им купе, и там было весьма удобно). Они начали с Вашингтона, где проведали Тину (Кристину), довольно крупного ребенка – девять фунтов, надо же, – которая напомнила Уолтеру о том, что в роду может проявиться любой предок, и если скрещивать ангусов и герефордов, иногда выходит чистокровный герефорд, иногда – чистокровный ангус, а иногда – гибрид. В данном случае у Лиллиан и Артура, вне всякого сомнения, вышла чистокровная Чик – густые, прямые темные волосы, светло-голубые глаза, белая кожа и пристальный взгляд. Но она хотя бы была здоровая. Близнецам Фрэнка и Энди повезло меньше. Первым появился Ричард, пять фунтов пять унций при рождении, а потом – сюрприз! Врач даже сказал: «А что это у нас здесь?» – Майкл, ровно пять фунтов («Хорошо, что хоть столько, – заметил врач. – Вы, девочка моя, должно быть, ели много мороженого, и правильно делали»). Прошел уже месяц, а близнецы так и оставались в инкубаторе и могли рассчитывать на возвращение домой не раньше чем через неделю. Уолтер не знал, что и думать. Он видел их только раз, во время краткого визита в больницу. Розанна уверяла, что с ними все будет в порядке.