Немного ночи - [9]

Нина Ивановна предпринимала несмелые попытки сблизить Валю с сыном. Рассказывала, что хорошо ходить вдвоем в кино или просто гулять. И даже предлагала выделить немного денег из скудного семейного бюджета.

Валя несколько раз слышала, как Нина Ивановна шепотом говорила сыну, что ей, Вале, скучно, и что она видит какая Валя хорошая девочка и надо ее развлечь. Сергеев всякий раз громко хмыкал. И Валя представляла, как он раздраженно взмахивает рукой, отворачиваясь от матери.

Валя сдержанно и довольно улыбалась. Ей нравилось, как Сергеев смущается. Но ее и саму уже начинало немного беспокоить, что он не оказывает ей знаков внимания как женщине. Однажды она даже спросила у Нины Ивановны, была ли у Пети когда-нибудь девушка. Нина Ивановна восприняла это как несомненное проявление интереса и рассказала, какой у нее хороший сын. Промолчав о том, что и сама давно переживает из-за странной холодности сына. Она растила его одна, и не помнила, чтобы он когда-нибудь заговорил с ней о том, что бывает между мужчиной и женщиной. А когда она сама, корявя от смущения речь, пыталась завести беседу на скользкую тему, он лишь хмыкал и отмахивался, как от мухи. Она не могла понять, чем живет ее сын. Ей казалось, что в его возрасте положено жить влечением.

Валя пыталась ловить взгляд Сергеева, когда они ужинали в тесной кухне, сидя друг против друга за маленьким шатким столом. За стеной вода била грохочущей струей в соседскую раковину, звенела посуда, и монотонно бубнил телевизор. Иногда раздавались живые человеческие голоса, говорящие что-то бессмысленное.

Сергеев не отводил взгляда. Он будто смотрел сквозь Валю, отстраненно и внимательно. И ей хотелось обернуться, чтобы увидеть, на что он смотрит сквозь ее голову. Его глаза всегда казались немного сонными и усталыми. Но Валя понимала, что это маска.

Однажды он посмотрел на нее совсем не так. Когда она чистила картошку, нагнувшись с табуретки вниз, к облупленной эмалированной чашке, куда кривыми грязными спиральками падала из-под ножа картофельная кожура. Она сразу даже не поняла, что за ощущение вдруг прошло волной по ее коже. Недоуменно подняв голову, она заметила его взгляд. Он стоял, опираясь сцепленными за спиной руками о подоконник, и смотрел в вырез ее халата. Ее губы поплыли в дурацкой усмешке, ей захотелось отвернуться, но она сдержалась. И продолжила все так же чистить картошку, думая о том, что у халата нет верхней пуговицы и, когда она нагибается над чашкой, кухонная лампочка высвечивает ее под халатом от шеи до живота. Впрочем, ощущение больше не повторялось. Он больше не смотрел.

Василий Петрович приехал за ней на черном лоснящемся BMW. Валя переоделась в свою прежнюю одежду, чистую и не напоминающую ни о чем. Потом вышла из комнаты, где переодевалась, подошла к стоящему у входной двери Сергееву, легко приникла к нему телом и поцеловала в мягкие губы. Он ответил на поцелуй неожиданно уверенно. Она обняла его, ей хотелось еще. Но он отстранился и сказал:

– Извини, но ты сама знаешь, что это была игра.

– Можно я тебе позвоню? – спросила Валя.

– Я уже разобрался в этой теме по математике. Но если случится что-нибудь плохое, звони.

– Вот еще…

Валя вышла из подъезда. На скамейке у крыльца сидели трое парней в спортивных штанах и старых кожаных куртках. Валя подошла к машине, изящно открыла дверцу, красиво села на сиденье.

– Здравствуй, Валя, – сказал Василий Петрович.

Валя промолчала.

По дороге Василий Петрович рассказывал, что мама действительно думает, что Валя жила с Сергеевым. А он, Василий Петрович, все знает. Валя совершила недопустимую глупость, но по молодости лет ей это прощается. Хотя кто он такой, чтобы прощать ее или не прощать. Он всего лишь человек, который ее содержит, и от которого будет зависеть ее поступление в университет, карьера и большая часть дальнейшей жизни. Понимаешь, Валя?

Валя чувствовала, что понимает.

Сергеев закрыл за Валей дверь, пошел на кухню, воткнул в розетку шнур старого, блестящего латунными боками, электрочайника и сел за стол. Было слышно, как за окном прошуршала шинами машина. Иномарка. У отечественных машин слышится шум мотора, а не шинное удовлетворенное шуршание.

Чайник стал издавать чуть слышный ноющий звук. Сергеев встал, достал из шкафчика кружку, на глазированном боку которой было написано «I tea». Между двумя нерусскими словами помещалось свекольное сердце, означающее слово «Любовь». Еще он достал из того же шкафчика картонную пачку, цвета прелой моркови. Насыпал из нее в кружку гранулированного чая. Больше всего чай напоминал мышиный помет. Глубоко осознавая этот факт, Сергеев налил в кружку кипятка и стал наблюдать, как темнеет настой.

Чай пах ничем. Не в том смысле, что ничем не пах, а именно пах ничем. На вкус был тоже – ничто. Разве, немного отдавал половой тряпкой.

Сергеев пил мутноватую, негорькую, но вяжущую во рту жидкость и пытался представить, как пахнет настоящий мышиный помет.

Внутри Сергеева, по мере опустошения кружки, формировалась странная меланхолия. Будто отсутствие вкуса и запаха выпиваемой жидкости превращалось внутри в чистое отсутствие. Отсутствие, ощущаемое всем телом. Будто желудок не наполнялся, а исчезал, и растворял в ничто все другие внутренности.