Немного ночи - [7]

Она не могла узнать место, в котором находится. И лишь рассказала Сергееву по телефону, что она видит вокруг. Она не верила, что он ее найдет. В каких-то дворах. Она думала, что останется здесь навсегда. Замерзнет на этой скамейке. – Ты чувствуешь пальцы? – спросил Сергеев, подойдя непонятно откуда.

Она посмотрела на свои пальцы.

– Давно сидишь?

Он приподнял ее подбородок и всмотрелся в лицо. Она снова почувствовала желание плакать.

– Пошли.

Она попыталась встать и поняла странный смысл его первого вопроса. Ноги ниже колен ничего не ощущали. Как протезы. Она даже не чувствовала, стоит ли на твердой поверхности.

– Я не могу идти, – сказала она.

– Обопрись на меня, – сказал Сергеев, – на руках я тебя не утащу.

Они медленно пошли.

– Ничего, – сказал он, – За этот дом зайдем, там машина.

Машиной он называл давно немытую «восьмерку» неприятного темно-красного цвета сырой говядины. За рулем сидел парень лет двадцати, в кроличьей шапке набекрень. Он открыл дверцу и откинул переднее сиденье.

Когда она немного согрелась, сидя на твердой и неуютной постели Сергеева, кости в руках и ногах стало ломить так, что захотелось кататься по полу и выть. Она мучительно терла ладонями голени и плакала, просто от боли. Сергеев сидел напротив, и говорил, что скоро все пройдет. Он был, как всегда, растрепан и странно внимателен. Он наблюдал за Валей, как ученые наблюдают за больными морскими свинками.

Когда Валя перестала плакать, он отвел ее в тесную ванную, с облупившейся зеленой краской на стенах, и помог умыться, а потом осторожно вытер лицо цветастым махровым полотенцем. Спросил, не хочет ли она принять душ. Она кивнула.

Когда он вышел, она сняла одежду, ощущая свою кожу странно холодной и чужой. Неловко залезла в тесную ванну, минуту соображала, как пользоваться душем древней конструкции. Потом села на шершавую эмаль и включила воду. Под горячим душем она снова расплакалась, но уже расслабленно, будто собирая внутри себя какую-то грязь и вымывая ее слезами и горячей водой.

Одевать прежнюю одежду не хотелось, и она просто завернулась в полотенце. Вытерла запотевшее зеркало над раковиной умывальника. Из поцарапанной прозрачной глубины на нее смотрело полузнакомое лицо с распухшим носом и красными воспаленными глазами.

Проснулась Валя оттого, что у нее снова заболел нос. Видимо, она повернулась во сне и задела лицом подушку. Она потрогала нос указательным пальцем. Он заболел еще сильнее. Шторы на окне не были задернуты, и сквозь стекло в комнату проникал рассеянный, бледно-оранжевый свет. Она встала и подошла к окну. Между двумя домами напротив был виден кусочек белого горизонта. Над ним уже появилась желто-огненная царапина.

Она отвернулась от окна, оперлась о холодный подоконник и стала разглядывать комнату. Немного неровные выцветшие обои на стенах казались почему-то серыми, хотя, как она помнила, были бледно-зелеными. Потолок был низким, и свисавшую с него псевдохрустальную люстру можно было потрогать рукой, даже не вставая на цыпочки. У одной стены стояла широкая книжная полка, неопрятно выставлявшая наружу потрепанные корешки книг. Под полкой, на матрасе, спал Сергеев. Из-под коричневого верблюжьего одеяла торчали его босые ступни.

Она подкралась на цыпочках, присела и пальчиком сдвинула натянутое на голову одеяло. Сергеев чуть слышно сопел. Она внимательно всмотрелась в его лицо. Она подумала, что никогда не разглядывала его. Да, и вообще, мало кого разглядывала спящим. Ресницы у Сергеева были желтыми. Ей это не нравилось.

Она усмехнулась. У Сергеева были красивые губы.

Примерно через час в комнату заглянула пожилая женщина с помятым лицом. Валя поняла, что это мама Сергеева. Женщина кивнула Вале и поманила пальцем. Валя вылезла из-под одеяла. В тесной плохо пахнущей прихожей ее ждал телефон. Трубка лежала рядом с аппаратом на обшарпанной тумбочке.

– Валя, – сказал Василий Петрович равнодушным голосом, – Я не могу одобрить твое решение уйти из дома. Но, думаю, если ты выбираешь такую жизнь, то это твое право. Так как у вас там медовый месяц, мы с твоей мамой разрешаем тебе две недели не ходить в школу. Но это не должно будет сказаться на твоих отметках. Тебе все ясно, Валя?

– Да, – сказала Валя.

– У нас с твоей мамой еще одна просьба, – сказал Василий Петрович, – Пожалуйста, пользуйтесь контрацептивами.

– Я так сказал, – объяснил Сергеев, сидя за столом и запивая жареную картошку теплым чаем, – Ты ведь сейчас не хочешь возвращаться домой. Поживешь у меня пару недель, пока синяки не пройдут. Потом вернешься. Скажешь, надоел.

Валя смотрела в свою тарелку. Жевать почему-то было больно. Болели челюстные суставы.

– Тебя… – спросил Сергеев, – Кто-то из знакомых?

– С чего ты взял?

– Просто. Кажется. – Сергеев пожал плечами и посмотрел ей в глаза.

«Типа умный», – подумала Валя и сказала:

– Не твое дело. Ты вообще никто. Сейчас вернусь домой и скажу, что это ты сделал.

– Да? – сказал Сергеев, и посмотрел на нее как на умирающую морскую свинку, – А в следующий раз ты кому позвонишь?

Валя решила не отвечать, набрала алюминиевой ложкой желтоватых картофельных ломтиков и засунула в рот. Принялась растирать их языком о небо. Так было почти не больно. Но когда попадались кусочки лука, становилось противно.