Немного ночи - [71]
Казалось бы – ведь было и другое. Солнечная, медово-фиалковая, багульниковая, цветуще-подснежниковая и спело-ягодная тундра. Мягкие лоскутные одеяла зеленых, белых, красных и желтых мхов, наброшенные на покатые плечи стареющих гор. Небесные облака, касающиеся молчаливой прохладой моего лица, обнимающие тяжелыми пушисто-влажными лапами мое тело над лезвиями скальных обрывов. Закаты, которыми можно любоваться часы напролет, и солнечные зайчики, прыгающие по пустым зеркалам полуночных улиц. Бездонность черного неба с Полярной Звездой прямо над головою. Гигантские живые калейдоскопы северных сияний.
Не было чувства одухотворенности всего этого. Не находилось смысла в ягеле, солнце, горных хребтах, ручьях и стрекозах. Единственный для меня и других мальчишек и девчонок смысл обнаруживался тогда в делах людей, в телах людей…Мое первое знакомство с Библией состоялось в Одессе, когда мне было 12 лет. Мама получила на работе, в типографии, путевку в дом отдыха. Путевка была на двоих, и мама взяла меня с собой. Моя сестра к тому времени жила в другом городе и училась в училище, на закройщика. А папа еле сдерживал радость по поводу нашего отъезда.
В Одессу мы ехали поездом пять суток. С нами в купе ехали два солдата-дембеля. Они вышивали елочным новогодним «дождиком» дембельские погоны, пили водку в вагоне-ресторане и часто бегали в туалет, потому что страдали расстройством желудка от водки и огромных порций мороженого, которое покупали на каждой станции.
Они много смеялись и вели себя очень прилично, даже пьяные. Видно было, как им хочется вернуться к человеческой жизни.
Они каждый раз покупали слишком много мороженого, и пару брикетов эскимо приходилось съедать мне, чтобы оно не растаяло. Поэтому у меня тоже были проблемы с животом. А в последние сутки пути у меня, вдобавок, началась морская болезнь – от постоянной вагонной качки. Я позеленел, и меня тошнило.
Что еще запомнилось из той поездки – в вагоне-ресторане хорошо и недорого кормили, а по приезде в Одессу, мы проснулись от холода. В майской Одессе было удивительно холодно. Так что меня, в футболке и легких брючках, слегка потряхивало.
Дом отдыха располагался в имении неких графов Вишневских. Что стало с графами, никто не уточнял, но имение существовало почти в прежнем виде, если не считать пары свежевыстроенных панельных семиэтажек посреди прелестного графского парка. Совсем рядом был пляж с белым песком, на который накатывали холодные стеклянно-зеленые волны.
В Одессе я купил себе первые в жизни солнцезащитные очки и считал почему-то, что они очень идут мне. Да, и от солнца они не спасали.
Этот весенне-летний месяц запомнился мне как очень спокойный, но не веселый. В доме отдыха было мало детей. И все, что мне оставалось – ходить по вечерам в видеозал на просмотр боевиков и фантастики, и давить муравьев на старом графском балконе при помощи зеленой металлической модельки Москвича-411. Я представлял муравьев жертвами автокатастроф и кричал им, чтобы они уходили с проезжей части балкона, по которой несся на них, пущенный моей рукою, зеленый автомобильчик.
К тому же у меня обнаружилась аллергия на пыльцу белой акации. Акацией были засажены все уголки парка. Я стойко мучился от конъюнктивита, и чтобы по утрам открывать слипшиеся веки мне требовалась помощь мамы.
Потом случилось землетрясение, от которого в городе не пострадал ни один человек, но ходили страшные слухи. И то ли под впечатлением от землетрясения, то ли от постоянных экскурсий по одесским церквям и монастырям, на мою маму и нашу соседку по комнате, бодренькую ленинградскую старушку, нашли апокалиптические настроения. В очередной золотисто-свечковой церковке был приобретен экземпляр Евангелия, в приятно-розовой мягкой обложке. И вечерами комната погружалась в отблески Последней Битвы.
Я не помню точно, почему они начали чтение именно с Апокалипсиса, да еще сразу с тринадцатой главы. Кажется, это было связано с каким-то впечатлившим наши советские души мистическим фильмом, производства США, показанным в видеозале. Или с какой-то статейкой в газете. В общем, читали они вслух, по очереди, иногда задавая друг другу вопросы по поводу прочитанного. Через несколько вечеров мама и бабушка Нина сошлись во мнении, что ничего не понимают, и книжку отложили.
Я тоже ничего не понял, но мне запомнились цифра 666, неудержимые бледные, огненные и угольно-черные кони под неистовыми седоками, потоки воды, густой как кровь, и ангелы, безличные и бездушные. В общем, было это похоже на страшный и одновременно занудный, вследствие своей непонятности, мультик, каких много проплывало в то время перед глазами советских детей.
Стоит лишь добавить, что у мамы так и осталось впечатление от Евангелия, как от абсолютно непонятной, но магической книги, которую нужно ценить, но не нужно читать. С тех пор мама еще не раз покупала Евангелия и Библии, но не прочла из них ни страницы.Я рос очень подавленным. Когда я ходил по улицам, я всегда смотрел себе под ноги, и меня пробирал озноб от равнодушных взглядов прохожих. Не знаю – почему. В наших детских и подростковых играх, когда все должны были играть сами за себя, все вдруг объединялись и начинали играть против меня. Радостно и азартно. Им почему-то очень хотелось победить именно меня. А я делал вид, будто мне все равно, и продолжал играть, хотя, конечно, чаще всего проигрывал.
