Немного ночи - [37]
– Ты аккуратненько, потихоньку, – сказали они мне, – А мы тебя поддержим.
Когда я встал на костыли, с меня свалилась простыня. И я замер, стоя голышом посреди лестничной площадки. Я ждал, когда мне подадут простыню. Но санитарка, которая стояла рядом, почему-то этого не делала.
– Ну, ты его оденешь или как? – недовольно спросила другая.
– Ага, – сказала та, что стояла рядом.
Постояла еще несколько секунд и подала мне простыню.
Я кое-как, одной рукой, принялся наматывать ее на бедра. Было очень неудобно, но мне никто не помогал.
– Твою мать! – заругалась вторая санитарка, – Ты уснула, что ли?!!
Мне помогли намотать простыню на бедра и перекинуть через плечо. Я продолжил спускаться по лестнице. Санитарки шли следом, готовые прийти на помощь.
– Ну, растерялась, молодого человека увидела, – объясняла одна другой шепотом, – Давно не видела. Чего орать-то?
– Ладно… – успокаивала ее другая.Было это все под самый Новый Год. Тридцатого числа я, в сопровождении двух санитарок, приковылял в палату, где меня встретили дядя Гена и дед Роман. Милиционера Витю и сантехника Мишу отпустили на праздники домой.
– Привет, – сказал мне дядя Гена, – Я уж думал, придется с Ромкой вдвоем Деда Мороза встречать.
Он сделал серьезное лицо и добавил:
– Напугал ты нас…
Я лег на кровать, укрылся одеялом и попросил:
– Расскажите, как все было. Я не помню.
– Да, говорю, не поняли мы ничего, – дядя Гена отложил книжку в туманно-синей обложке, – Ты маялся чего-то, лопотал… Думали, плохо тебе. Хотели уже врача звать. А ты, вроде, успокоился, заснул. Потом подруга твоя пришла, потом сестра. Ты просыпался, разговаривал с ними. Правда, заговаривался… А кто тебя знает, мож, ты всегда такой спросонья… Потом снова уснул, отвернулся к стенке, даже храпеть начал. Мы смеялись…потом заходит Наташка медсестра, со шприцем. Укол тебе делать. Мы на нее сильно ругались. Говорим, парень маялся, только заснул, не буди. А она даже матом на нас: пошли, мол… сама знаю, что делать. За плечо тебя повернула. И спрашивает так: «Он давно не дышит?». Тут мы и охренели…
Он помолчал, явно переживая заново события. Посмотрел в потолок, покосился на меня.
– Мы, ведь, думали ты того… совсем… – доверительно сообщил он, – Синий, губы черные. Я такого никогда не видел – испугался, аж трясло… Наташка не растерялась. Сразу санитарку за дежурным врачом отправила, давай тебя по щекам хлестать…
– Это она мне кричала «Валя, дыши»? – спросил я.
– Хрен знает, тут все орали… – махнул рукой дядя Гена, – Я потом две пачки за вечер скурил… Ладно, живой.
Он улыбнулся мне и, явно, чтобы перевести разговор на более приятную тему, показал туманно-синюю книгу:
– Уже четвертую читаю. Вроде интересно мужик пишет, захватывает. Но вот чего-то все время не хватает. Чего-то мямлит он иногда – не поймешь…
– Она, – сказал я.
– Кто? – спросил дядя Гена.
– Андре Нортон – женщина, – объяснил я.
– Да, ну… – дядя Гена недоверчиво посмотрел на обложку, – Баба?
– Да, – кивнул я.
– Тьфу, – дядя Гена отбросил книжку на тумбочку, – А я-то думаю, что такое… Баба!
Весь остаток дня он смотрел телевизор, а вечером снова взялся за книгу. Читал ее теперь с выражением кислого недовольства на лице, недоверчивым хмыканьем и короткими злыми смешками. Я почему-то ощущал легкое чувство вины. Видимо, перед Андре Нортон.Под самый Новый Год к нам привезли этого алкоголика Сашу, со сломанным позвоночником. Его положили на койку, где вместо сетки был щит из досок. Он смотрел по сторонам огромными газельими глазами, в пушистых ресницах. Морщил в недоумении изможденное, когда-то очень красивое лицо. Его тело ссохлось и сгорбилось от спирта. Живот уходил под ребра, кости таза торчали сквозь желтую кожу. Казалось, вместе с плотью он утратил и половую принадлежность и был похож на фантастически условного гуманоида. Он просил пить хриплым голосом. И медсестра налила ему стакан воды. Но его пальцы не могли удержать скользкое стекло и он пролил воду быстрее, чем донес до рта. Тогда ему налили еще один стакан и выдали длинную трубочку от капельницы, чтобы он пил через нее.
Где-то в половину двенадцатого по телевизору начался голубой огонек, а мы с дядей Геной разлили по стаканам красное вино, которое уже неделю пряталось под моим матрасом. Мы налили немного деду Роману и буквально две капли Саше. Саша опрокинул стакан над иссушенным ртом, потом встал и, неуклюже шатаясь, выбежал из палаты. Скоро его привели охранники. Он отбивался, хотя непонятно было, как он вообще может двигаться с такой травмой. Его полночи привязывали скрученными простынями к раме кровати. Он бился и перетирал простыни об раму. Охранник ударил его дубинкой, но, похоже, Саша не чувствовал боли. Доза реланиума на него тоже не подействовала.
В ту ночь дежурила Наташа. Вместо встречи Нового Года ей пришлось всю ночь просидеть в нашей палате и следить за бьющимся в алкогольном психозе Сашей. Она жаловалась, что в ее дежурство всегда происходит что-то нехорошее, и санитарки говорят, что она, наверное, много грешила в жизни, поэтому ей и выпадает вся эта гадость.
Я спросил ее, зачем она так кричала, когда я перестал дышать. Она сказала, что не кричала – просто била по щекам и говорила: «Дыши».
