Немного ночи - [34]
Мне долго не спалось в тот вечер. Часов до одиннадцати я читал. Хотя в палате давно погасили свет, я взял настольную лампу с тумбочки дяди Гены, и в ее желтом теплом свете перелистывал страницы. В двенадцать в палату заглянула медсестра и заругалась на меня шепотом. Я выключил лампу, вышел в коридор, сел у стола медсестры и снова стал читать. Мимо проходили врачи в белых халатах и голубых медицинских костюмах. Мне было не по себе, я нервничал. Но читать мне тоже не хотелось. Крушение кайзеровской Германии не находило больше благодарного зрителя.
– У тебя же завтра операция, – сказал молодой невысокий врач, обутый в домашние шлепанцы и несущий в обеих руках стойки для капельниц, – Иди, спи.
– Успею еще отоспаться, – попытался я отшутиться, – Завтра, под наркозом.
– Вот как? – спросил он, и добавил озабоченно, – Сиди здесь, я сейчас приду.
Он вернулся через минуту, сел рядом со мной на диванчик.
– Я твой анестезиолог, – сказал он, – Буду тебе наркоз давать.
Я хотел сказать, что знаю, кто такой анестезиолог, но он меня перебил:
– С тобой беседовали об операции?
– Нет, – сказал я.
– Ну, тогда слушай, – он нахмурился, – Спать под наркозом ты не будешь. Я введу тебе лекарство в позвоночник, и ты не будешь чувствовать ничего ниже пояса. Будешь в сознании, понимаешь?
Я кивнул.
– Аллергия на что-нибудь есть? – спросил он.
– На пыльцу белой акации, – ответил я.
– Это вещество мы не используем, – он усмехнулся, – Волнуешься?
Я снова кивнул.
– Вот поэтому иди, спи. – он указал на дверь палаты, – Завтра ты должен себя хорошо чувствовать.
Я кивнул, улыбнулся и пошел спать. Простыня и подушка неприятно пахли чем-то дезинфицирующим.Утром симпатичная черноглазая медсестра принесла мне старый бритвенный станок и пачку лезвий «Нева». Велела побрить ногу.
– Всю ногу, от самой стопы, – сказала она, – И в паху тоже…
– А там-то зачем? – спросил я.
– Положено так. – строго объяснила она.
Я представил себя в больничном туалете, выбривающим собственную промежность, и решил: обойдутся, в этом месте пациент будет прост и натурален.
Сидя на кровати, я аккуратно вставил лезвие в станок и осторожно провел им по голени. Мягкие волосы сбривались легко. Я принялся обрабатывать ногу широкими малярскими движениями и основательно порезался в двух местах. Один порез был длиной сантиметров двадцать – уж не знаю, как я умудрился – из него по лодыжке стекали струйки крови.
– Промой спиртом, – посоветовал лейтенант милиции Витя, – Этим станком тут всех подряд бреют, наркоманов…
Я вытер кровь платком, подождал, пока порез перестанет кровить, и очень аккуратно добрил коленку и бедро.
– Позови Наташку, пусть тебе там побреет, – подмигнул из-за туманно-синей обложки фантастических шедевров дядя Гена.
Я посмотрел на него.
– Медсестру Наташкой зовут, что тебе бритву дала. – объяснил он, кивая в сторону коридора, – Красивая девка!
– Там брить не обязательно, – подал свой хриплый прерывающийся из-за привычки молчать голос дед Роман.
Мужики сдержанно заржали, каждый на своей кровати.
– А что, дед, – ехидно подмигнул почему-то мне Витя, – Не понравилось тебе, как Любка бреет?…
– Да, ну… – дед раздраженно махнул сухой морщинистой рукой.
Витя сопел, хрюкал и давился смехом.
– Она ему порезала… – выдал он залпом и снова затрясся в мелком хихиканье, – Ты проверь, дед – может, откромсала…
Дед Роман обиженно отвернул лицо к стене.
Я надел штаны, лег и попробовал читать Ремарка. Несколько раз перечитал один и тот же абзац. Не понял ни слова. Отложил книгу. В груди почему-то холодело от волнения.
Через несколько минут пришла медсестра Наташка. Она встала рядом с моей постелью, просвечивая сквозь халат здоровым стройным телом, строго посмотрела на меня и велела показать ногу. Я закатал штанину. Она провела пальцами по моей голени, проверяя, как я побрился.
– Порезался весь… – сказала она.
– Первый раз ногу брил, – попытался я пошутить.
Она почему-то тяжело вздохнула. Спросила, нет ли у меня аллергии на атропин. Я сказал, что не знаю.
– Не волнуйся, – сказала она, – все будет хорошо.
Она ушла и через минуту вернулась со шприцем.
После укола я почувствовал сонливость и сердцебиение.Мне велели раздеться догола, завернуться в простыню и лечь на холодную металлическую каталку. Потом повезли по длинному тусклому коридору, и я видел, как высоко под потолком проплывают слабо светящиеся стержни ртутных ламп. На поворотах каталка с глухим стуком задевала углы стен.
В удивительно небольшой операционной я перебрался на широкий белый стол, лег, вытянувшись во весь рост и с меня сдернули простыню. Я разглядывал громоздящуюся до потолка незнакомую аппаратуру, мертво блестящую матовыми черными поверхностями и глянцевыми серыми экранами.
Операционная медсестра, в марлевой повязке до самых глаз, разглядывала мою правую руку.
– Куда подкалываться-то будем? – спросила она кого-то за моей головой, – Вен нет.
– На левой посмотрите, – сказал я.
Я знал, что у меня очень неудобные вены для уколов. Они почему-то почти не выступают под кожей.
– А что, в левую не кололся? – неприязненно спросил незнакомый женский голос.
Я промолчал и даже обиделся, что меня приняли за наркомана.
