Немецкий мальчик - [17]

Большой стол вишневого дерева накрыли хлопковым чехлом от пыли, сверху поставили восемнадцать стульев из гарнитура, а на стульях разместили картины. Гости ходили кругами и рассматривали полотна.

— Ваши работы, мистер Росс, слегка небрежны, на мой вкус. — Зычный голос леди Фейрхевен мигом заглушил все остальные разговоры. — Пожалуй, моя любовь к точности каждой детали старомодна. Впрочем, портретом девочки я искренне восхищена. Вы ей польстили, да? На мой взгляд, это причудливая интерпретация образа Саломеи. Кто вам позировал?

— Младшая сестра, — ответил Майкл. Он и не думал льстить Рейчел, чьей красоте не воздал должное ни один написанный им портрет.

— Что же, нам с дочерью стоит заказать вам портреты. У Пикси, в отличие от вашей сестры, кожа светлая. Она хорошая модель — умеет сидеть совершенно неподвижно. Тут я ей не конкурентка, но ведь у зрелости иные достоинства. Размер гонорара и сроки мы уже обсудили с Франческой.

— Майкл, я пообещала Каре сообщить, когда ты закончишь текущую работу, — сказала Фрэнки и тут же объяснила леди Фейрхевен: — Организатор из Майкла никакой. Слава богу, тут он полностью положился на меня.

— Я купила ваш чудесный набросок акварелью. На нем две прачки в мощеном дворе белье развешивают… — продолжала леди Фейрхевен. — Набросок уже упаковали, так что я заберу прямо сейчас. В нем чувствуется дух фовизма, который мне по душе. Видите, я отнюдь не противница современных направлений. Резкие краски, корявые фигуры — для столь грубого предмета весьма уместно. («Прачками» на наброске были мать Майкла и бабушка Лидия.) Франческа, мне пора прощаться. Не хочу, чтобы Урбан беспокоился.

Следом за Карой Фейрхевен из гостиной вышла молодая женщина с покатыми плечами, рыжеватыми волосами и узким разгоряченным лицом. «Пикси», — догадался Майкл. У двери Пикси улыбнулась ему, обнажив крупные зубы.

Майкл посмотрел работы других художников, а потом спустился на кухню к Эдит, которая угостила его чаем и бутербродами. Было почти два часа ночи.

— Миссис Брайон разрешает мне ложиться, когда захочу, но разве среди такого шума уснешь? — посетовала служанка.

Майкл поднялся в спальню и переоделся в свою рубашку и брюки. Маленький мальчик до сих пор спал на кровати Фрэнки. «Неужели мать его забыла? — удивился Майкл. — Других-то детей уже увели».

Из прихожей хорошо просматривалась гостиная, и Майкл заметил Фрэнки. Следовало быть благодарным за то, что она выбила ему заказ, но ведь заказ нужно выполнить, а при мысли об этом становилось тоскливо. Писать портрет веселой краснолицей Пикси еще куда ни шло, а вот часами любоваться безупречным жемчугом и лошадиным лицом Кары Фейрхевен — не самая радужная перспектива.

Из гостиной доносились оживленные голоса — там увлеченно обсуждали картины. Ни носильщика Эдди Сондерса, ни Лори Майера Майкл не увидел. Хотел перехватить взгляд Фрэнки, чтобы попрощаться, но не сумел.

Майкл шагнул за порог и закрыл за собой дверь. Духота и громкие голоса остались в доме, а на улице по-прежнему лил дождь. Тротуар блестел в свете фонарей, желтоватый туман пах сажей и заплесневелыми камнями. Майкл представил себе черное бархатное небо и пустые поля, ждущие Эдди Сондерса в Кенте.

5

Летнее утро 1881 года выдалось теплым и солнечным. Дул легкий ветерок, и ничто не предвещало, что уже к десяти часам судьба семнадцатилетней Лидии будет решена.

Ее послали к портному забрать перешитый отцовский костюм. Над дверью мастерской звякнул колокольчик, Лидия вошла и увидела молодого Лемюэля Джейкоба Рота — с бездонными карими глазами и портновским сантиметром на шее. Смущенный и потрясенный не меньше Лидии, Лемюэль даже не улыбнулся. Поначалу это была не любовь — узнавание. Лидия вздрогнула, будто во сне споткнувшись на ровном месте, сердце екнуло и с той минуты забилось в такт с его сердцем.

Молодых не смущало, что Лемюэль — иудей, а Лидия — протестантка, хотя его родители от них отвернулись и заявили, что в случае женитьбы отлучат его и от семьи, и от веры. Мать Лидии называла дочь дурой, мол, воду с маслом не сольешь. Разные народы, разная религия — они с Леми не смогут жить в согласии и растить нормальных детей.

После свадьбы Лемюэль и Лидия проводили погожие выходные в парках Гринвича, Ричмонда или в Хампстед-Хите. Обоим нравилось на время выбираться из Пэкема и, раз никакому богу они не поклонялись, сливаться с другими безбожниками. Сына они назвали Альбертом, обычным английским именем, чтобы избежать сплетен и недовольства протестантов и иудеев.

Маленький Альберт получился типичным англичанином — светлокожим, веснушчатым, в общем, вылитая Лидия. Порой молодая мать жалела, что сын не унаследовал красоту мужа, но куда чаще радовалась, понимая, что такая внешность значительно облегчит Альберту жизнь. Пусть еврейская кровь останется незамеченной.

Каково же было ее удивление, когда двадцатидвухлетний Альберт заявил, что не желает ни прятаться, как преступник, ни угождать чужому невежеству. Он и его жена Вера Мэй назовут сына вполне еврейским именем Майкл Джейкоб.

Лемюэль объяснил, что у евреев все иначе. Национальность ребенка определяют по матери, Лидия не еврейка, следовательно, не евреи ни Альберт, ни Майкл.