Немая баррикада - [23]

Кудрна протянул руку к велосипеду Иудала и слегка отстранил его от себя, как вещь, которую пора убрать.

— Ступайте домой, Иудал. С вами рассчитаются без расстрела.

Обессиленный Иудал не мог сдвинуться с места. Пошатываясь, держался за свой велосипед, ожидая ударов откуда-то из холодной мглы, не в силах угадать, с какой стороны надвигается на него смерть. Кудрна, словно невзначай, задел за ремень карабина.

Жест был легкий, едва заметный. Только человеку, обезумевшему от ужаса, он мог показаться умышленным, и все же из-за этого движения весь страх Иудала сосредоточился на ружье Кудрны. Иудал ждал, что его застрелят. И в эту минуту инстинкт самосохранения придал силы его парализованным от страха ногам. Он сделал несколько неуверенных шагов, подтолкнул велосипед, вскочил на него и, ощущая позади направленное на его спину дуло ружья Кудрны, с бешеной быстротой заработал педалями. По скользкой оледеневшей дороге мчался он к Борковицам, с каждым метром усиливая скорость. Жандарм зажег другой фонарик и первые двадцать метров держал удаляющийся велосипед в световом луче.

Потом погасил фонарь со спокойствием человека, выполнившего свою обязанность. Еще несколько секунд внимательно прислушивался к шуршанию шин и затихающему дребезжанию крыла. Предсмертный ужас — самое страшное на пути к небытию — не миновал Иудала. Пусть хотя несколько секунд чувствует, что такое путь на плаху.

Вахмистр пошел в Борковицы окружным путем через лес. В девять часов он постучался в окно к старосте. В большой комнате сидели шесть борковицких жителей. Молча, в нетерпеливом ожидании, устремили они глаза на Кудрну, когда он появился на пороге. У печки примостился жандарм Соучек, протянув ноги к раскаленной дверце печки, словно стараясь вобрать побольше тепла в промерзшие ступни.

— Можете начать, пане председатель… — сказал Кудрна старосте, остановившись посреди избы. Староста — председатель этого суда, неумело произнес краткую, официальную формулу. Это было нужно. Именно эта обрядность снимала с них чувство вины, потому что это были пахари, жнецы и сеятели, не привыкшие проливать кровь. Не снимая шлема, Кудрна стал перед этим трибуналом.

— Докладываю, что приговор, согласно решению, сообщен осужденному Иудалу в восемь часов…

Тогда поднялся жандарм Соучек, с самого своего прихода не произнесший ни слова, и, оставляя на белом сосновом полу мокрые следы, тоже вышел на середину комнаты и стал рядом с Кудрной.

— Докладываю, что непосредственно после этого приговор был приведен в исполнение.

Шестеро сидевших вокруг стола людей молча кивнули головами. И хотя каждый из них был потрясен принятым решением, все они твердо знали, что не могли поступить иначе. На прощание они пожали друг другу руки, скрепляя тайну расплаты, без которой уже нельзя было дышать в этой деревне.

Произошел такой обычный в зимнее время несчастный случай. Посреди крутого склона, в том месте, где вдоль высокой дорожной насыпи тянулось два ряда каменных столбов, велосипед Иудала соскользнул с обледеневшей дороги и перелетел через канаву. Иудал разбил себе голову о ближнюю сосну. Утром в половине восьмого ребятишки, спешившие в борковицкую школу, нашли его окоченевшее тело. Дети прибежали прямо в жандармское отделение. Вахмистр Кудрна и жандарм Соучек отправились выполнять служебный долг. По пути они остановились у дома Берната, где жена Иудала готовила корм свиньям, и официально предложили ей итти с ними.

Внимательно осмотрели место происшествия.

Разбитый вдребезги велосипед валялся возле Иудала, на передней шине его виднелись следы извести, очевидно, он налетел на выбеленный столб. Кудрна и Соучек наклонились над дорожными столбами и очень внимательно осмотрели их. Но от шнура, протянутого здесь вчера в восемь часов вечера, не осталось и следа.

Немая баррикада

Вздувшиеся от дождя, зеленые воды Влтавы бурлят под мостом. На побережье ютятся избушки бедняков, похожие на прогнившие и перевернутые вверх дном лодки, поросшие на гребне плесенью. Позади них на насыпи стоит ряд трехэтажных домов, построенных городом. Еще вчера кто-то сорвал немецкую табличку с моста, и мост теперь такой, же безыменный, как и те, кто в середине и по обоим концам его построил три баррикады из опрокинутых трамваев, ящиков, наполненных винтами, огромных рулонов бумаги, беззвучно поглощающих пули, и гранитных плиток панели. Асфальт блестит, омытый дождем.

— Вот проклятый асфальт, — ворчат мужчины.

— Если немцы нам тут покажут, так только из-за этого дурацкого асфальта.

— У молодчиков из магистратуры ни на грош воображенья, им и в голову не пришло, на что могут пригодиться добротные гранитные плитки!

Немцы на другой стороне реки. Они скрыты в кудрявых рощицах на склонах холмов, в зелени садов, окружающих виллы. Они начали обстреливать из пулеметов ближайший конец моста в субботу после обеда. Звенят разбитые окна брошенных трамвайных вагонов, стекла фонарей на мосту разлетаются, как пушинки одуванчиков.

— Без баррикад нам крышка! — решили мужчины в субботу, еще до того, как радио заговорило о баррикадах.

В воскресенье к рассвету на мосту уже были готовы три баррикады, а длинная вереница невыспавшихся, дрожащих от холода, насквозь промокших женщин с черными от земли руками, возвращались домой, к кухонным плитам, готовить завтрак.