Немая баррикада - [22]

А когда Иудал стирал и уничтожал старые надписи на возах, бричке, телеге и прибивал вместо них новые:

«Карел Иудал — крестьянин, Борковицы», всем борковицким казалось, что каждый гвоздик, каждая дощечка отмечены прикосновением Берната. Вещи словно впитали в себя частицу души погибшего хозяина и служили более настойчивым напоминанием, чем красный листок, сорванный спустя две недели ветром.

В октябре, когда пруды заволакивает туманом, а испарения гниющего тростника смешиваются с запахом ила и обнаженных мелей, в час, когда над топями мерцают болотные огоньки и каждый укор совести встает грозным призраком, к вахмистру Кудрне пришел борковицкий староста. Пришел крадучись, поздно вечером, в темноте. С отчаяньем человека, застигнутого на месте преступления, опустился он на стул; блуждающий, растерянный взгляд уже заранее выдавал его мысли жандарму.

— Будь, что будет… Сил моих больше нет.

Как понятно было Кудрне мучительное состояние старосты. Разве сам он не переживал того же? Разве они с Соучком не были в течение полугода рабами этой неотвязной мысли? Разве не читал он ее своим испытующим взглядом в глазах всех борковицких жителей?

— Что вы надумали, староста? — спросил он напрямик.

— Я думаю… надо бы поджечь его дом… амбар… хлева… все сразу.

Этими отрывистыми взволнованными словами, такими неожиданными в устах рассудительного крестьянина, была выражена вся беспомощность, все смятение борковицких жителей, измученных жаждой мести. В Кудрне поднялся протест. Поджог! До чего же они дошли?

Мысль, созревавшая в нем в бессонные ночи, ожидала этой минуты чужой растерянности и теперь сразу встала в его сознании четкая и законченная. Но так как он был вымуштрован двадцатью годами жандармской службы, то сперва рявкнул:

— Никакого самоуправства! Не потерплю! Судить его будем!

А затем без единой запинки, без единой остановки изложил старосте свой план, выношенный ненавистью в долгие бессонные ночи.

Через несколько дней после крещения, в такой же трескучий мороз, какой стоял, когда увезли Берната с семьей, вахмистр поджидал Иудала на высоких горках в том месте, откуда проселочная дорога переваливает через лесистый хребет и идет крутым обледенелым спуском к Борковицам. Два часа он простоял здесь в хрустящем от мороза снегу. Только около восьми часов вечера, когда все вокруг поглотила тьма безлунной ночи, внизу под горой заскрипел велосипед.

Это Иудал возвращался из города.

Издалека раздавался в морозной тишине скрип снега под его каблуками, доносилось дребезжание плохо прилаженного крыла велосипеда, а вскоре стало слышно, как он пыхтит, поднимаясь в гору.

В ту минуту, как Иудал взобрался на вершину и собирался вскочить на велосипед, чтобы спуститься с холма, Кудрна вышел на дорогу и ослепил Иудала лучом фонаря.

— Отчего вы ездите без фонаря, Иудал? — крикнул он по служебной привычке.

Иудал испуганно заморгал от света, но, узнав голос Кудрны, успокоился и тут же разозлился, что мог испугаться такого дурака. Нащупывая ногой педаль, он сердито заворчал:

— Перестаньте светить в глаза, слышите?

Но вахмистр, попрежнему направляя на него фонарь, подошел ближе и спокойно вынул из кармана вчетверо сложенную бумагу.

— Подождите, Иудал, я хочу кое-что прочесть вам.

Только теперь, сосредоточив на себе внимание Иудала, он направил свет на бумагу и, сдерживая дрожь в голосе, прочел официальным тоном:

«Чрезвычайный народный суд в Борковицах на заседании от 15 декабря 1943 года вынес нижеследующий, имеющий законную силу, приговор; Карел Иудал, земледелец из Борковиц, виновен в преступном доносе на Франтишка Берната, Анну Бернатову, Антонина Берната и Алоиза Ваха, за каковое преступление он именем Республики присуждается к смертной казни».

Дочитав, Кудрна погасил фонарь и снова сунул бумагу в карман. Даже впотьмах он заметил, что Иудал весь затрясся от страха. Руки на велосипеде так вздрогнули, что крыло задребезжало снова.

— Возражений нет, Иудал?

— Дайте сюда, — рявкнул тот из темноты надтреснутым от испуга голосом. В эту минуту мрак, одиночество и мороз вдруг стали на сторону его врагов. Ему хотелось бежать, куда глаза глядят. Он судорожно осмотрелся по сторонам, повернулся острым птичьим лицом к придорожным канавам. Не там ли притаились его палачи?

— Не могу, — сказал спокойно вахмистр, — это официальная бумага. Я должен был устно сообщить вам приговор, чтобы вы знали, что вас ждет!

Спокойная сухая уверенность в голосе вахмистра отрезвила Иудала. Он снова почувствовал свое превосходство над этим дураком в мундире, которого мог придушить одним движением руки. Страх и ярость овладели им одновременно, он стал выкрикивать бессмысленные угрозы:

— Я вам покажу, наглецы! Всех, всех вас туда отправлю! Под топор!

— Не отправите, Иудал! Больше уже никого не отправите!

Достаточно было этих слов, чтобы нервы Иудала сдали. Внутренний холод пронизал его с головы до пят, горло сжалось, зубы застучали. Ноги у него подкашивались. Крыло дребезжало неистово…

— Вы хотите… застрелить меня… — запинаясь, выговорил он.

— Я еще не сошел с ума. Меня завтра же забрали бы в гестапо!

— Что же… Что тогда?