Неловкий вечер - [59]

Я регулирую сиденье так, чтобы оказаться прямо под ее бедрами. Я могу пройти еще четыре дырки.

– Можно заняться кое-чем интересным, – говорю я.

– Ты всегда так говоришь, но это вечно какая-то глупость.

– Просто подожди. Представь, что корова – это Том. Ты сможешь.

– И что дальше?

– Двигайся снова.

– И что тогда произойдет?

– Ты увидишь красивые цвета, которые меняются, как у конфеты «Фаерболл», и попадешь на ту сторону моста, где нет печали, где твои гуппи еще живы и ты самая главная.

Белль закрывает глаза. Снова начинает двигаться взад-вперед. Ее щеки краснеют, губы влажные от слюны. Я сажусь на стул. Может, мне стоит устроить презентацию для отца и матери, думаю я. Расскажу про жаб и объясню им, как надо спариваться. Важно, чтобы мать была на отце: ее спина хрупкая, как миндальное печенье. Это единственный способ, чтобы мать снова стала есть, чтобы отцу снова было за что держаться. Нам надо организовать миграцию по ферме. Мы поставим отца в одну часть комнаты, а мать – в другую, и пусть они встретятся. Еще мы можем набрать для них ванну, чтобы они искупались вместе, как в тот день, когда мы купили новую мятно-зеленую ванну, – это было за два дня до того, что случилось в тот декабрьский день, и отец с матерью залезли в ванну вместе. «Сейчас они там совсем голые», – сказал Маттис, и мы смеялись над этим, воображая два яблочных оладушка, которые бросили в масло. Они выйдут из ванны золотисто-коричневыми, полотенца вокруг талии – как салфетки.

Петли чучела коровы скрипят все громче и громче. Отец гордился Дирком Четвертым. После использования он всегда давал корове шлепок по фальшивой заднице. Внезапно я чувствую боль в горле. Глаза щиплет. Первый снег в году выпадает рано и опускается на мое сердце. Это тяжело.

– Не вижу никаких цветов.

Я слезаю со стула и встаю рядом с Белль, у которой все еще закрыты глаза. Быстро стягиваю светло-зеленый отцовский плащ со стула рядом со столешницей в сарае. Внезапно дверь сарая открывается, и из-за двери высовывается Оббе. Его взгляд переходит от меня к Белль и обратно. Он входит и закрывает за собой дверь.

– Во что играете? – спрашивает он.

– В какую-то глупую игру, – говорит Белль.

– Свали, – говорю я. Оббе не должен играть с нами – он обязательно сделает какую-нибудь гадость. Он такой же ненадежный, как погода у нас в деревне. У него на носу все еще кровь от удара об пол кухни. Мне даже его немного жалко. Хотя теперь меньше: он богохульствует, часто ворует еду и деньги на отпуск с каминной полки, сводя наши шансы на поездку в кемпинг к нулю, мешая отцу собирать приданое – сейчас ему хватит разве что на тостер или сушилку. Однажды Оббе украдет сердца отца и матери. Потом он выкопает для них яму в поле, как бродячий кот с бакланом в пасти.

– Я знаю кое-что забавное, – говорит он.

– Тебе к нам нельзя.

– Нет, можно. Яс придумывает всякую скукоту.

– Видишь, Белль говорит, мне можно, – говорит Оббе и достает из шкафа над столом коробку с канюлями и серебристыми пистолетами: это удлиненные палочки с цветными кончиками. Их используют для осеменения коровы, которая не хочет беременеть. Оббе протягивает мне пару синих перчаток. Когда мне не хочется на него смотреть, я сосредотачиваюсь на щетине на его подбородке. Она похожа на семена кумина, которые мать иногда заставляет меня смешивать с сырной закваской. Он бреется уже несколько дней. Я напряженно слежу за всеми его движениями.

– Будешь моим ассистентом, – говорит он.

Снова открывает кухонный шкаф. На этот раз он достает бутылочку с жидкостью. Смазывает жидкостью пистолет. На этикетке написано «Смазка».

– Теперь тебе надо снять штаны и лечь животом на корову.

Белль следует его указаниям без возражений. Мне приходит в голову, что в последнее время она все реже говорит о Томе и все чаще – о моем брате. Ей хочется знать его хобби, его любимую еду, западает ли он на блондинок или брюнеток и все такое. Я не хочу, чтобы Оббе к ней прикасался. Если ее аквариум вдруг разобьется, что нам тогда делать? Пока Белль лежит на Дирке Четвертом, я должна держать ее ягодицы раздвинутыми, обнажая анус, похожий на подставку для ручек в школе.

– Это же не больно, правда? – спрашивает Белль.

– Не бойся, – говорю я с улыбкой, – ты дороже множества воробьев.

Бабушка читала мне эти слова из Евангелия от Луки, когда я оставалась у нее и боялась, что умру во сне.

Оббе встает на перевернутую кормушку, чтобы дотянуться получше, вставляет пистолет между ягодиц Белль и без предупреждения толкает в нее холодное железо. Она кричит, как раненое животное. Я в шоке отпускаю ее ягодицы.

– Не шевелись, – говорит Оббе, – иначе будет еще больнее.

По ее щекам текут слезы, тело дрожит. Я лихорадочно думаю о своей подтекающей перьевой ручке. Учительница сказала, что нужно оставить ее на ночь в холодной воде, а на следующий день промыть и высушить феном. Нам тоже нужно положить Белль в холодную воду? Когда я с ужасом смотрю на Оббе, он кивает на контейнер в углу, где в азоте хранятся пробирки с бычьим семенем. Отец забыл запереть контейнер. Подозреваю, что у Оббе возникла та же идея: промывание. Я открываю контейнер, достаю пробирку и даю ее Оббе. Пистолет все еще торчит между ягодиц Белль.