Неловкий вечер - [60]

– Ты лучший ассистент.

Лед начинает слегка таять. То, что мы делаем, – хорошо. Иногда приходится приносить неприятные жертвы: Бог попросил Авраама принести в жертву Исаака, и в конце концов он зарезал животное, поэтому мы тоже должны попробовать разные штуки, прежде чем Бог удовлетворится нашими стараниями встретить смерть и оставит нас в покое. Затем Оббе вставляет пробирку в пистолет.

У нас так много вариантов, но мы все равно это делаем, не зная, что азот обожжет ее кожу. Я чувствую, как ноги тяжелеют от трусости, когда бегу из сарая, а Оббе несется за мной по пятам. Мы оба летим по двору в другую часть фермы.

«И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого», – шепчу я себе под нос и вижу, как Ханна прислоняет к стенке дома велосипед. Под ремешками на багажнике прижата подушка. В руке Ханна держит сумку для ночевок. Если она долго не гостит у бабушки, то сумка наполняется мокрицами. Мы давим их между пальцами, растираем в пыль и сдуваем.

– Давай с нами, – говорю я и бегу впереди нее к наваленным тюкам сена за сараем для кроликов. Мы проползаем между тюками, чтобы скрыться от взглядов отца, ворон и Бога.

– Можешь обнять меня? – спрашиваю я.

Я стараюсь не заплакать из-за крика Белль, все еще звенящего у меня в ушах, ее широко открытых глаз, похожих на разбившиеся полупустые аквариумы.

– Зачем? Что случилось? – Ханна обеспокоенно смотрит на меня. – Ты вся дрожишь.

– Потому что… потому что иначе я разорвусь, – говорю я, – как та папина курица, у которой было слишком большое яйцо, и оно застряло на полпути в ее гузке. Если бы отец ее не убил, она бы лопнула, и во все стороны разлетелись бы кишки. Вот так и я вот-вот взорвусь.

– Ах да, – говорит Ханна, – та бедная птичка.

– Я тоже бедная птичка. Обнимешь меня?

– Обниму.

– Знаешь, – говорю я, уткнувшись носом в ее волосы, которые пахнут детским шампунем «Звитсал», – я хочу вырасти, но так, чтобы руки не стали длиннее. Сейчас ты в них идеально помещаешься.

Ханна мгновение молчит, а затем говорит:

– Если они станут слишком длинными, я просто буду обматываться ими дважды, как шарфом.

7

Той ночью мне снится Белль. Мы в лесу на окраине деревни возле переправы и играем в игру «Охота на лис». Не знаю почему, но Белль в воскресном пальто моей матери, в ее воскресной шляпе с чем-то вроде сеточки и черным бантом сбоку. Подол пальто волочится по земле, собирая веточки и грязь, шуршит от ее движений. Только тогда я замечаю, что Белль и лиса слились воедино: частично она человек, а частично – животное. Мы идем все дальше и дальше в лес и в конце концов теряемся среди высоких тонких деревьев, похожих на вставших на попа жуков-денщиков. Куда бы я ни пошла, передо мной появляется Белль с рыжевато-коричневым телом лисы.

– Ты лиса? – спрашивает она.

– Да, – говорю я, – исчезни, а не то я съем тебя, как свежую курицу.

Она на мгновение поднимает подбородок, отбрасывает волосы назад.

– Тупица, – говорит она, – это же я лиса. Теперь я должна задать тебе вопрос, и, если не ответишь, тебя вырвет или начнется понос и ты безвременно умрешь.

Ее нос и уши внезапно заостряются. Все, что называют острым, имеет высокую цену: зубы, что легко разгрызают еду, момент атаки футболистов на поле, быстрый ум. Тело лисицы идет Белль. Когда она делает шаг вперед, я делаю шаг назад. Я каждую секунду жду, что она снова закричит так же ужасно, как кричала в сарае, что она распахнет глаза, как щука, пойманная на крючок. Беззащитно.

– Твой брат действительно мертв или твой брат и есть смерть? – спрашивает она в конце концов. Я качаю головой и смотрю на носки своих ботинок.

– У смерти нет семьи, поэтому она всегда ищет новые тела, чтобы больше не быть одинокой. Пока человек не сходит под землю, затем она ищет следующего.

Белль протягивает руку. Во сне я вдруг слышу слова Преподобного: «Единственный способ избавиться от врага – сделать его своим другом». Я на мгновение оглядываюсь назад, чтобы вдохнуть свежего воздуха, в котором нет микробов, и спрашиваю:

– Что будет, если я подам тебе руку?

Белль приближается. Она пахнет опаленным мясом. Неожиданно ее ягодицы оказываются покрыты пластырями «Эластопласт».

– Я тебя мгновенно съем.

– А если я не подам руку?

– Тогда я буду есть тебя очень медленно и будет больнее.

Я пытаюсь убежать от нее, но ноги словно желе, не держат тело, а сапоги внезапно стали слишком большими.

– Знаешь, сколько мышей-полевок должно оказаться в желудке лисы, чтобы она больше не ощущала собственную пустоту?

Когда я в конце концов убегаю от нее, она зовет меня со встроенным эффектом эха, и ее голос играет в прятки.

– Милая полевка, полевка, полевка.

8

Отец сужает глаза, чтобы определить, насколько высоко должны висеть серебристые коньки. Между губ он зажал три винта на случай, если один упадет. В руке у него дрель. Мать следит за ним издали влажными глазами, шланг пылесоса наготове. Я смотрю на ее белую рубашку, которая видна, потому что пояс халата ослаб, и вижу сквозь тонкую ткань обвисшую грудь. Она похожа на белковое безе, которое Оббе иногда продает на школьном дворе в морозильных пакетах наборами по четыре штуки: если белок слишком старый, он становится более жидким, и в результате образуется неплотная пена. Отец спускается с кухонной стремянки, и мать выключает пылесос, в результате чего тишина тоже кажется серебристой.