Неловкий вечер - [31]

«Поспешность без осознания – не к добру, а тот, кто слишком быстро ходит, – падает», – говорит иногда отец, когда мы слишком нетерпеливы. Диверчье валится в сторону с маленького кролика. На мгновение я задаюсь вопросом, не откидывается ли так же отец, не от этого ли его нога покалечена и всегда болит. Может, история про комбайн – выдумка, потому что звучит более правдоподобно и не стыдно? И только когда мы уже готовы вздохнуть с облегчением, то замечаем, что карликовый кролик мертв. Ничего особенного в этом зрелище нет. Он закрыл глаза и умер. Без конвульсий или крика боли, без проблеска смерти.

– Какая глупая игра, – говорит Белль.

Я вижу, что ей хочется плакать. Она слишком мягкая для таких вещей. Она как творог, из которого делают сыр, а вот мы ушли намного дальше в процессе созревания. На нас уже есть пластиковая корочка.

Оббе смотрит на меня. На его подбородке растут легкие пушистые волоски. Мы ничего не говорим, но оба знаем, что должны повторять, пока не поймем смерть Маттиса, хотя и не знаем как. Уколы в животе становятся болезненнее, словно кто-то колет кожу ножницами. Мыло все еще не помогло. Я кладу усы в карман пальто, к осколкам коровы-копилки и сырному буру, тяну за язычок на крышке банки с колой и прикасаюсь ртом к холодному металлу. Поверх края банки я вижу, что Белль выжидающе смотрит на меня. Теперь мне нужно сдержать обещание. Иисус обрел последователей, потому что Он всегда давал им то, что позволяло Ему заслужить их доверие. Я тоже должна дать что-то Белль, чтобы не превратиться из друга во врага. Прежде чем отвести ее к дырочке в тисовой изгороди, я тяну Оббе за рукав и шепчу:

– Так какой чит-код?

– Клапауций, – говорит он, вытаскивая маленького кролика из загона Диверчье, и засовывает его под свитер, где, должно быть, еще холодно от банок колы. Я не спрашиваю, что он собирается делать. Здесь принято молчать обо всем, что требует секретности.

Белль сидит на складном стуле по ту сторону тисовой изгороди. Я сгибаю мизинец перед глазком.

– Это не член, – кричит Белль, – это твой мизинец.

– Погода сейчас неподходящая для членов, тебе не повезло, – говорю я.

– А когда бывает подходящая?

– Не знаю, этого никогда не знаешь. Хорошие дни здесь, в деревне, редкость.

– Ты же просто врешь, да?

Прядь волос прилипла к щеке Белль, окунувшись в банку с колой. Белль рыгает, прикрывшись рукой. В этот момент мы слышим смех за живой изгородью и сквозь дырку видим в надувном бассейне соседских мальчиков, которые прыгают и плавают на спине, коричневые, словно изюм в бренди.

Я тяну Белль за руку:

– Пошли спросим, можно ли нам поиграть с ними.

– Но как мы увидим их члены?

– Рано или поздно им придется пописать, – говорю я, и моя грудь раздувается от уверенности. Мысль, что у меня есть то, чего жаждет другой человек, придает мне больше значимости. Бок о бок мы идем к соседям. Мой желудок полон пузырьков. Смогут ли черви в животе пережить колу?

12

Мое увлечение членами, должно быть, началось с обнаженных ангелов. Когда мне было десять лет, я сняла их с елки и ощутила между их крепких ножек холодный фарфор, похожий на кусочек ракушки в мраморной крошке. Я накрыла его рукой, словно веткой омелы, ради защиты и из необузданного желания, которое в основном жило внизу живота и становилось все сильнее.

– Я педофил, – шепчу я Ханне. Чувствую, как мое дыхание движется по волоскам на руке, и пытаюсь откинуться на край ванны, чтобы его не ощущать. Я не знаю, отчего больше нервничаю: от ощущения собственного дыхания на коже или от мысли, что однажды я больше не буду дышать и что даже не знаю, когда этот день наступит. Как бы я ни легла, я все еще чувствую свое дыхание, волосы на руке встают дыбом, и я погружаю ее в воду. Ты педофилка, ты грешница. Я узнала про педофилов от Оббе, который услышал это слово по телевизору в доме у друга. По каналам Нидерланды-1, 2 и 3 их не показывают, потому что никто не хочет видеть их лица по телевизору. Оббе сказал, что они трогают члены маленьких мальчиков, хотя снаружи кажутся нормальными людьми с нормальной жизнью, и что они намного старше этих мальчиков. Разница между мной и соседскими ребятами – целых пять лет. Нельзя исключать, что я педофил и что когда-нибудь на меня тоже будут охотиться и загонят в угол, как загоняют корову в загон, когда нужно перевезти ее на новый кусок пастбища.

После обеда мать, как обычно, передала по кругу влажную мочалку для мытья посуды, чтобы мы оттерли губы и пальцы, липкие от кетчупа. Я не хотела брать мочалку. Мать никогда меня не простит, если я приложу свои греховные пальцы к той же мочалке, которая касалась ее губ, – она вообще не ела макароны с кетчупом, но все равно начисто вытерла рот. Может, она хотела почувствовать их вкус, или это была попытка заранее поцеловать нас на ночь, что она и так делала все реже и реже. Я поднялась наверх одна и натянула одеяло до ключиц: я однажды видела, как это делают в фильме, который мы смотрели дома у Белль. Там кто-нибудь все время входил и подтягивал одеяло до подбородка главного героя, чего никогда не случалось со мной. Иногда я просыпалась, дрожа от холода, поправляла пуховое одеяло и шептала самой себе: «Спокойной ночи, дорогая главная героиня».