Нелинейное будущее - [28]

Сократ был убеждён, что возникновение письменности нанесло ущерб самостоятельности мышления. Люди, научившись читать чужие мысли, разучились думать, перестали быть мудрыми и стали «мнимомудрыми» [Платон 1970, c.216-217]. Теперь это может показаться причудой гения, но совсем не случайно, что распространение (и чтение вслух) писаных текстов обеспечило утверждение «линейного» мышления и «книжных» религий, апеллирующих к слепой вере и подчинению власти.

Дальнейшие прорывы в сфере информационных технологий – начиная с изобретения печатного станка (в Европе) – происходили на фоне забрезжившей и укреплявшейся идеи развития «от тьмы к свету». И, хотя ламентации по поводу разрушения «истинной» культуры в каждом случае не заставляли себя ждать (а спустя века С. Кьеркегор заявит, что с появлением печати «в типографской краске поселился дьявол»), у интеллектуалов преобладали позитивные ожидания. Появление регулярной прессы, радио, телевидения каждый раз вызывало надежды на то, что теперь ложь и закулисная политика уйдут в прошлое. Между тем новое средство быстро осваивалось манипуляторами; только после того как массовая аудитория вырабатывала критическую установку к воздействиям данного канала, в полной мере раскрывался его позитивный потенциал.

2011 год ознаменовался очередным глобальным прорывом: интернет, размывший границы между массовой и межличностной коммуникацией (слухи и т.д.) превзошёл по влиянию телевидение. Иллюзия непосредственности, а потому достоверности содержания при реальной оперативности распространения, отсутствии адекватной правовой и психологической защиты и неготовности властей к эффективному противодействию проявилась политическими взрывами – от январского Каира до декабрьской Москвы. Но, как видим, новый канал связи продолжает историческую тенденцию; вероятно, по мере того как публика будет освобождаться от гипноза иллюзорной непосредственности, манипулятивные эффекты отойдут на задний план и интернет останется фактором возрастающей транспарентности общественного бытия. Дальнейшую перспективу развития информационных каналов мы обсудим в Части II.

С этим связан ещё один парадокс: индивид, вовлекаясь в множащееся разнообразие информационных каналов, социальных контактов и ролевых зависимостей, становился менее зависимым от каждого отдельного влияния и обретал всё большую интеллектуальную автономию.

В середине ХХ века, на пике послевоенного разочарования в эволюционном мировоззрении, в моду вошли рассуждения следующего типа. Тяжёлые условия существования заставляют первобытных охотников-собирателей регулярно решать такие практические задачи, перед которыми спасует любой университетский профессор; следовательно, разговоры об интеллектуальном превосходстве «цивилизованных» людей перед «дикарями» суть лишь проявление расового высокомерия. Был разработан специально подогнанный тест интеллектуальности (IQ), по результатам которого безграмотный индеец превосходил европейского интеллектуала, – и это использовалось как аргумент против эволюционизма, отождествляемого с расистской идеологией.

В ответ оппоненты обращали внимание на то, что дикий зверь в своей экологической нише действует ещё эффективнее, чем охотник, оставшийся в джунглях без оружия и без связи с соплеменниками. И что легко придумать такой невербальный тест, по которому собака превзойдёт быстротой ума и точностью решений своего хозяина.

Аналогии подобного рода давали дополнительный повод для упрёка эволюционистов в недостатке политкорректности, однако вместе с тем демонстрировали невнятную трактовку обеими сторонами понятия интеллекта и его критериев. Сегодня идеалы политкорректности должны строиться не на игнорировании фактов, а на отлучении расизма от эволюционного мировоззрения. Многообразный материал, накопленный в естественной и гуманитарной науке, уже позволяет без гнева и пристрастия разобраться в том, насколько состоятелен историко-эволюционный подход к сфере человеческого интеллекта.

Прежде всего, спекуляции расистского толка связывают интеллектуальные качества человека с анатомическими особенностями. Между тем в антропологии показано, что даже на дочеловеческих стадиях развития гоминидов эта зависимость не столь однозначна, как прежде полагали.

Так, несколько десятилетий тому назад преобладало стремление жестко связывать эволюцию интеллекта с увеличением головного мозга. В последующем выяснилось, что величина черепной коробки, особенно на поздних стадиях эволюции, не играла фатальной роли. У классических европейских неандертальцев объём черепа был в среднем больше, чем у кроманьонцев и у современных людей. У Homo erectus (архантропов) средняя величина мозга (700 – 1200 см3.) уступает нормальным неоантропам (1000 – 1900 см3.), но очевидно, что это не касается предельных значений. Как указано в хрестоматиях, мозг французского писателя-интеллектуала Анатоля Франса (1017 куб. см.) уступал в объёме «головастому» питекантропу. Обобщая факты такого рода, американский антрополог Д. Пилбим отметил: различие между видами гоминид определяется не столько количеством, сколько «способами упаковки» мозговой ткани [Pilbeam 1970].