Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей - [7]

Сейчас вдруг тоже стала проявляться тяга к новелле-анекдоту, к неполноценной новелле (например, «Легенды Невского проспекта» М. Веллера). Вообще анекдот, даже не пытающийся разрастаться в новеллу, стал вдруг всплывать в письменном литературном творчестве. Назову хотя бы книжки «Татуировка» и «Ананас», принадлежащие перу нынешнего немецкого жителя Михаила Окуня.

В силу того что эти книжки не очень известны, приведу из них хотя бы несколько фрагментов. Они воочию должны продемонстрировать, как мощно действует закон пуанты в пределах крайне сжатого словесного пространства.

Некрофил

Бедная Верочка! – умирать от туберкулеза в двадцать лет! Война кончилась, шел 46-й год, жизнь постепенно налаживалась, и вот – умирать. Но боялась Вера не смерти, а того, что будет с ее телом потом. В больнице ходили упорные слухи, что работающий в морге дядя Вася – некрофил. Слова такого, разумеется, никто не знал, но суть дела передавалась верно. А возникло все из-за того, что кто-то из больных подсмотрел, как любовно дядя Вася обмывал и причесывал женские трупы, как переносил их в обнимку, забрасывая мертвые руки себе за плечи. Возможно, слухи были и беспочвенны, но кто знает? И Верочка, уходившая из жизни в девственности, боялась лишиться ее после смерти[13].

Объявление

На троллейбусной остановке у интуристовской гостиницы «Карелия» приклеено объявление: «Продаются щенки боксера (рыжие девочки)». «Щенки боксера» тщательно зачеркнуты. Зато приписано: «и не только рыжие. Обращаться в «Карелию»[14].

Офигение

Утро. По улице бредут двое, вид явно похмельный. Видят афишу «Глюк. Ифигения». Один другому говорит: «У меня внутри тоже полный глюк – до офигения»[15] – и т. д.

Итак, выстраивается линия АНЕКДОТ – НОВЕЛЛА-АНЕКДОТ – НОВЕЛЛА. Причем эта линия одновременно и синхроническая, и диахроническая, ибо указанные жанровые формы не последовательно сменяют друг друга во времени, а находятся в процессе взаимного сосуществования.

Роль пуанты исключительно важна во всех трех звеньях, но в движении от анекдота к новелле роль пуанты становится уже не так рельефно и выпукло ощутимой. Закон пуанты продолжает работать по-прежнему бесперебойно, но немного утрачивает при этом функцию абсолютного и полновластного центра жанровой структуры.

Стоит отметить еще одно отличие.

Анекдот претендует на то, что он есть часть реальности. Новелла-анекдот, характеризуясь уже некоторой детализацией материала, вместе с тем не отказывается от претензии на то, чтобы принадлежать реальности. Новелла-анекдот – это странный, нелепый, но как бы действительный случай. Не важно, было ли так на самом деле, а важно, так сказать, самоощущение текста. В новелле же как таковой уже есть установка на художественный вымысел. Новелла уже никак не претендует на то, что она – часть реальности. Новелла уже отделена от действительности какой-то чертой.

В анекдоте и новелле-анекдоте эффект, производимый работой закона пуанты, в чем-то даже более впечатляющ, чем в новелле, ведь и анекдот, и новелла-анекдот строятся по модели: да, невероятно, немыслимо даже, но так на самом деле и было. Все это как раз и придавало тексту особую пикантность.

Пуантированность чисто художественного события уже не столь будоражит и гораздо в меньшей степени обостряет восприятие. В каком-то смысле анекдот и новелла-анекдот имеют перед собственно новеллой определенные преимущества благодаря своему статусу, снимающему многие перегородки между текстом и реальностью.

О текучести анекдота

Для того чтобы анекдот по-настоящему заиграл, проявился во всей своей пикантности, нужна соответствующая ситуация, которая прежде всего и помогает анекдоту раскрыться.

Вписываясь в новую ситуацию, он становится несколько иным и, может быть, даже получает какое-то неожиданное значение. И это совершенно естественно, ведь анекдот – жанр необыкновенно вариативный, текучий, движущийся.

Вживаясь в другую эпоху, он начинает восприниматься по-особому, точнее, начинает эту эпоху характеризовать, отнюдь не теряя при этом своего зерна, своей основы.

Ограничусь одним, но очень показательным примером. Дм. Н. Бантыш-Каменский в биографию К. Г. Разумовского включил следующий анекдот:

В 1770 году, по случаю победы, одержанной нашим флотом над турецким при Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском соборе, в присутствии императрицы и всего двора, речь, замечательную по силе и глубине мыслей.

Когда вития, к изумлению слушателей, неожиданно сошел с амвона к гробнице Петра Великого и, коснувшись ее, воскликнул: «Восстань теперь, великий монарх, отечества нашего отец! Восстань теперь и воззри на любезное изобретение свое!» – то среди общих слез и восторга Разумовский вызвал улыбку окружающих его, сказав им потихоньку: «Чего вин его кличе? Як встане, всем нам достанется»[16].

Впоследствии (уже в николаевскую эпоху) Нестор Кукольник зафиксировал этот сюжет, но уже как текст, характеризующий не только время Екатерины Второй, но и обстановку царствования Николая Павловича. Внесение одной, как будто совершенно побочной детали (это как раз и есть проявление вариативности, текучести, обусловленной устным бытованием анекдота) привело к определенной переакцентировке всего текста, в результате чего он оказался спроецированным на 30–40-е годы XIX столетия.