— Я помогу тебе перетащить матрас поближе к огню, — сказала Дженни, топая ногами, чтобы отряхнуть снег, и направляясь в спальню Джоша.
Шейн пошел за ней.
— Хорошо. Тогда сними заодно сырую одежду.
— Это что, приказ? — спросила Дженни, стараясь не встречаться с ним глазами. Да, она хотела соединиться с ним снова — имел ли он в виду это или нет. Сколько еще она сможет находиться с ним рядом, чувствуя себя свободно, ни о чем не думая и не заботясь? Рано или поздно его привязанность к людям, которых она не любит, которые ей неприятны, встанет между ними.
Они отодвинули напольные подушки и на их место, на безопасном расстоянии от огня, положили матрас. Затем сбросили влажную одежду и разбросали на полу — просушить. Дженни нырнула под одеяло, а Шейн добавил дров, забив топку почти до отказа, и тоже заполз в постель.
Дженни положила голову на его плечо, и Шейн с нежностью смотрел на нее, не в силах отвести глаз. Он осторожно прижался к ней своим длинным поджарым телом. Какой-то вопрос промелькнул в его глазах, но она не обратила на это внимания. Все было неважно, мелко. Казалось, прошла вечность, прежде чем его губы прикоснулись к ее губам, но когда, наконец, это произошло, она забыла все тревоги и только теснее прижималась к нему.
Счастливые любовники спали глубоким сном, крепко обнявшись и мерно посапывая. Огонь почти погас, только угли и горячая зола мерцали время от времени то золотистым, то бордовым цветом.
Когда к крыльцу с шумом подъехал грузовик, они разом сели, уставившись друг на друга.
— Джош? — спросила Дженни, протирая глаза.
Шейн подбежал к окну.
— Похоже, да.
Они стали лихорадочно одеваться, потом взяли матрас с двух концов и понесли его в спальню, и в этот момент Джош вошел через боковую дверь.
— Доброе утро! Похоже, вы провели ночь нормально! — сказал он наигранно бодрым голосом, хитро улыбаясь.
Дженни и Шейн переглянулись, ответили «Доброе утро», но видели, что Джош все понимает.
— Я привез яиц, бекон и кофе, — сказал он. — Вы, ребята, наверняка захотите позавтракать перед тем, как тронетесь в обратный путь на ранчо. — С этими словами Джош вышел и через минуту вернулся с двумя сумками в руках; Шейн открыл ему дверь.
Дженни вдруг стало грустно. Реальность вернулась как возмездие. И вместе с реальностью все сомнения, которые были раньше, усилились во сто крат. Сентиментальная дура, рассиропилась. Устала от одиночества. Они с Шейном разные, как день и ночь. Это приключение было восхитительно, но больше оно не повторится.
Тяжело вздохнув, она натянула на себя маску вежливости и невесело побрела на кухню помогать мужчинам.
Время все расставит по своим местам.
После завтрака Дженни и Шейн попрощались с Джошем и, оседлав лошадей, отправились назад, на ранчо.
Шейн ехал впереди. В глубине души он радовался, что Дженни едет следом: если б она была рядом, он не знал бы, о чем говорить. Как теперь вести себя с ней до конца ее отпуска? Что вообще решить об отношениях с этой непростой женщиной?
Во время завтрака Джейн ни разу не посмотрела на него — была занята едой или беседой с Джошем. Какие бы чувства она ни испытывала этой ночью, все исчезло как дым. И единственное объяснение ее плохого настроения — запоздалое раскаяние.
Чем ближе они подъезжали к ранчо, тем больше его охватывала злость — не столько на Дженни, сколько на себя. Он знал, как Дженни относится к Баку, ко всем индейцам. Одно это может стать непреодолимым препятствием. Ее неприязнь возникла не сейчас, а тридцать с лишним лет назад, так зачем же обманывать себя, полагая, что она вдруг изменится?
Он пришпорил коня, рванул вперед. Ночью чувства взяли верх над разумом.
Больше этого допускать нельзя.
Дженни вбежала на второй этаж, в свою комнату, сбросила одежду, включила душ. Как только пошла теплая вода, встала под струю, чтобы смыть холод. Хотя бы с тела. Насчет души — не так быстро.
Обратная дорога заняла больше времени, чем обычно, из-за многочисленных снежных заносов, которые приходилось объезжать. Зато появилось время подумать. На ферме, в присутствии Джоша, они вели себя как чужие, и это было правильно, но, когда ехали верхом и Шейн намеренно отдалился от нее, намеренно уехал вперед, почему-то стало больно.
Она крепко обхватила себя руками, чтобы сдержать слезы, но все равно ком подкатил к горлу, и она разрыдалась. Вся боль, сдерживаемая на протяжении длинной дороги домой, выходила сейчас наружу. Пусть. Пусть все выйдет наружу.
Наконец она успокоилась, закрыла кран, вытерлась огромным мохнатым полотенцем и накинула халат, висевший на крючке.
Чувствуя себя совершенно изможденной, Дженни вышла из ванной и плюхнулась в кресло-качалку. Смотрела в окно на ярко освещенный солнцем пейзаж и ничего не видела.
К Дженни всегда обращались за советом, в ней всегда искали опору в трудные минуты. Она посмотрела вверх. Последнее время у нее появлялось желание поговорить с Богом, но она не смела. Еще никогда, ни разу не просила она Его помощи; не обращалась ни с просьбой, ни с благодарностью.
Она закрыла глаза. До сих пор ее жизнь была относительно спокойна, она не всегда была несчастлива.
