Нексус - [125]
— Кофе сейчас принесу, дорогой. Говори, я слушаю.
— Ты называешь это разговором? Послушай, у нас сохранилась «Поэма экстаза»? Поставь, если найдешь. Сделай погромче. Эта музыка созвучна моим мыслям — иногда. Есть в ней некий космический порыв. Божественный хаос. Огонь и воздух. Впервые услышав эту музыку, я ставил пластинку вновь и вновь. Не мог оторваться. Ощущение такое, что принял ванну изо льда, кокаина и радуг. Несколько педель я ходил под впечатлением, словно в трансе. Что-то случилось со мной. Сейчас это звучит странно, но это правда. Как только в голову приходила какая-то мысль, в груди словно распахивалась маленькая дверца, за которой в уютном гнездышке сидела птичка, самая сладкоголосая и нежная птичка, какую только можно вообразить. «Додумай до конца! — щебетала она. — Дойди до самой сути». И я добирался до сути, ей-богу! Без труда. Что-то вроде с головокружительной скоростью разыгрываемого этюда… Я поедал яйца, а на моих губах блуждала странная улыбка.
— Ну что еще? — спросила Мона. — Что теперь, горе мое?
— Кони. Я думаю о конях. Мне хотелось бы поехать в Россию. Помнишь Гоголя и его тройку? Он не мог бы о ней писать, если бы в России ездили на автомобилях. А он писал о конях. О жеребцах, точнее. Которые мчатся как ветер. Летят. Горячие кони. Разве мог Гомер так лихо переносить своих богов с места на место, если бы не усадил их на пламенных коней? Разве сумел бы он транспортировать этих вздорных божеств в «роллс-ройсе»? Добиться состояния экстаза… это напомнило мне о Скрябине — ты так и не нашла пластинку? — можно при одном условии: нужно использовать космические элементы. Помимо рук, ног, копыт, клыков, костного мозга и мужества, в эти божественные скачки следует привнести приливы и отливы, взаимную зависимость Солнца, Луны и планет, бред сумасшедшего. А также радугу, кометы, северное сияние, затмения, солнечные пятна, чуму, чудеса… и много чего еще, в том числе шутов, магов, ведьм, гномов, Джека Потрошителя, распутных священников, усталых монархов, святых праведников… ноне автомобили, не холодильники, не стиральные машины, не танки, не телеграфные столбы.
Какое прекрасное весеннее утро! Я, кажется, упоминал Шелли? Нет, для него оно слишком хорошее. И для Китса, и для Вордсворта. Разве что для Якоба Бёме в самый раз. Ни мух, ни комаров. Даже ни одного таракана пока не видно. Как все чудесно! Просто великолепно! (Если бы она еще нашла пластинку Скрябина!)
Наверное, именно в такое утро Жанна д'Арк проезжала через Шинон, направляясь к королю. Рабле, к сожалению, еще не родился, а то увидел бы ее из своей колыбельки у окна. Какой дивный вид из этого окна!
Появись сейчас Макгрегор, даже ему не удалось бы вывести меня из состояния полного блаженства. Я усадил бы его и стал рассказывать о Мазаччо или о «Новой жизни». В это благоухающее жасмином утро я мог бы даже читать наизусть Шекспира. Конечно, сонеты, а не пьесы.
Как она сказала? Это всего лишь небольшое путешествие? Мне не поправилось это определение. Что-то вроде coitus interruptus[138].
(Не забыть взять адрес ее родственников в Вене и Румынии.)
Ничто больше не удерживало меня в четырех стенах. Роман закончен, деньги лежат в банке, чемодан собран, паспорта в порядке, ангел милосердия стоит на страже. А норовистые кони Гоголя все еще мчатся по свету.
Веди меня, о благостный свет!
— Ты не пойдешь на шоу? — спросила Мона, увидев, что я направляюсь к двери.
— Может, и пойду, — ответил я. — Подожди меня, я скоро вернусь.
Мне захотелось повидать Реба — вдруг не успею заскочить в его мрачный магазинчик перед отъездом. (Так и случилось.) Проходя мимо киоска на углу, я купил газету, положив в жестяную кружку целых пятьдесят центов. Я как бы вернул монеты, похищенные в свое время мной у слепого газетчика на Бороу-Холл. Хотя деньги я опустил не в ту кружку, от сердца у меня отлегло.
Реб подметал пол.
— Только посмотрите, кто пришел! — радостно закричал он.
— Какое прекрасное утро! Повеяло свободой?!
— Вы по делу? — спросил Реб, отставляя метлу.
— Сам не знаю. Просто захотелось поздороваться с вами.
— Может, прокатимся?
— Только на двойном велосипеде, если он у вас есть. Или на быстроногих лошадях. Впрочем, нет. Сегодня надо ходить пешком. — Я прижал локти, выгнул шею и прошелся спортивным шагом до двери и обратно. — Ноги меня еще носят. А за скоростью я не гонюсь.
— Рад, что вы в хорошем настроении, — сказал Реб. — Скоро окажетесь на улицах Парижа.
— Парижа, Вены, Праги, Будапешта… возможно, Варшавы, Москвы, Одессы. Кто знает?
— Я завидую вам, Миллер.
Короткая пауза.
— А почему бы вам не посетить Максима Горького?
— А он разве жив?
— Конечно, жив. И я знаю еще одного человека, которого вам стоило бы посетить, хотя он-то, может быть, и умер.
— Кого же?
— Анри Барбюса.
— Я бы с удовольствием, Реб, но ведь вы знаете… я застенчивый. И под каким предлогом я появлюсь у них?
— Предлогом? — вскричал он. — Да они будут счастливы познакомиться с вами без всякого предлога.
— Реб, вы преувеличиваете мою способность производить на людей впечатление.
— Совсем нет. Вот увидите, они раскроют вам свои объятия.
«Тропик Рака» — первый роман трилогии Генри Миллера, включающей также романы «Тропик Козерога» и «Черная весна».«Тропик Рака» впервые был опубликован в Париже в 1934 году. И сразу же вызвал немалый интерес (несмотря на ничтожный тираж). «Едва ли существуют две другие книги, — писал позднее Георгий Адамович, — о которых сейчас было бы больше толков и споров, чем о романах Генри Миллера „Тропик Рака“ и „Тропик Козерога“».К сожалению, людей, которым роман нравился, было куда больше, чем тех, кто решался об этом заявить вслух, из-за постоянных обвинений романа в растлении нравов читателей.
Генри Миллер – виднейший представитель экспериментального направления в американской прозе XX века, дерзкий новатор, чьи лучшие произведения долгое время находились под запретом на его родине, мастер исповедально-автобиографического жанра. Скандальную славу принесла ему «Парижская трилогия» – «Тропик Рака», «Черная весна», «Тропик Козерога»; эти книги шли к широкому читателю десятилетиями, преодолевая судебные запреты и цензурные рогатки. Следующим по масштабности сочинением Миллера явилась трилогия «Распятие розы» («Роза распятия»), начатая романом «Сексус» и продолженная «Плексусом».
Генри Миллер – классик американской литературыXX столетия. Автор трилогии – «Тропик Рака» (1931), «Черная весна» (1938), «Тропик Козерога» (1938), – запрещенной в США за безнравственность. Запрет был снят только в 1961 году. Произведения Генри Миллера переведены на многие языки, признаны бестселлерами у широкого читателя и занимают престижное место в литературном мире.«Сексус», «Нексус», «Плексус» – это вторая из «великих и ужасных» трилогий Генри Миллера. Некогда эти книги шокировали. Потрясали основы основ морали и нравственности.
«Тропик Козерога». Величайшая и скандальнейшая книга в творческом наследии Генри Миллера. Своеобразный «модернистский сиквел» легендарного «Тропика Рака» — и одновременно вполне самостоятельное произведение, отмеченное не только мощью, но и зрелостью таланта «позднего» Миллера. Роман, который читать нелегко — однако бесконечно интересно!
«Черная весна» написана в 1930-е годы в Париже и вместе с романами «Тропик Рака» и «Тропик Козерога» составляет своеобразную автобиографическую трилогию. Роман был запрещен в США за «безнравственность», и только в 1961 г. Верховный суд снял запрет. Ныне «Черная весна» по праву считается классикой мировой литературы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.