Неизвестный террорист - [30]

Вот только поцелуй этот оказался отнюдь не дружеским и не прощальным.

Над заливом вдруг поднялся ветер, прилетевший с океана, и с силой ударил в оконное стекло. А потом все снова стихло, погрузившись в ночную тьму.

24

Тарик откатился к самому краю широченной кровати, на которой разметались их обнаженные тела, и вытащил из валявшихся на полу джинсов маленький квадратный кошелек из пластика. Затем, встав на колени, расстегнул на кошельке молнию и, придерживая свободной рукой эрегированный член, щедро посыпал его белым порошком, которого в кошельке оказалось довольно много, так что какую-то часть он даже просыпал на пол. Затем он предложил Куколке нюхнуть порошок. Она согласилась. У нее сразу как-то странно свело челюсти, и она невольно с силой стиснула зубы, но потом… вдруг почувствовала небывалый прилив сил и бодрости, и ей стало так хорошо!

Она откинулась на постель, и Тарик, склонившись над ней, насыпал немного порошка ей на грудь вокруг сосков. Он поцеловал ее, затем, вдохнув порошок, стал ласкать языком каждый сосок по очереди. Потом он сел и протянул пластиковый кошелек Куколке. Наркотиков там было куда больше.

– Оставь себе, – сказал Тарик.

– Уверен? – спросила Куколка.

– Уверен. Там, откуда я его получил, этого добра много.

Куколка поблагодарила парня и бросила кошелечек поверх своих одежек, кучкой валявшихся на полу.

А потом Тарик то нежно целовал ее в самые сокровенные местечки, то страстно впивался в губы, то кончиком языка ласкал клитор, и Куколку покинули всякие мысли о том, что у нее есть душа, а у этой души есть достоинство и потребности, не менее важные и глубокие, чем потребности тела, что некая сила побуждает людские души искать друг друга, чтобы не сгинуть в одиночестве; подобные мысли казались ей сейчас невыносимыми, и она гнала их от себя, стараясь думать, что они просто совокупляются, только и всего.

Куколка то приподнимала голову, то снова бессильно роняла ее на подушку. Ног своих она вообще не чувствовала. И время от времени тихонько постанывала, яростно пытаясь оттолкнуть Тарика, который все продолжал ласкать языком ее клитор, и это становилось невыносимым, и она чувствовала, что сейчас кончит.

Затем она встала на четвереньки, упершись головой в подушку и выставив зад. Ей хотелось, чтобы Тарик вошел в нее, и она, просунув руку меж бедрами, ухватила его за член и буквально вставила в себя, а сама с силой подалась назад.

И они стали покачиваться взад-вперед – каждый в своем, чуть отличном, но все же похожем ритме. Как и во время того танца на улице, они двигались как бы по спирали, сперва расходясь в разные стороны, а потом опять устремляясь навстречу друг другу, дабы снова и снова вместе испытывать невообразимый, неповторимый, неописуемый восторг соития. Влагалище слегка жгло от попавшего туда порошка; Тарик засунул большой палец ей в анус, точно в сочный апельсин, и каждая клеточка ее тела отвечала на его яростные ласки, как дикий зверь, как бык во время родео. Она дугой выгибалась под этими ласками, а он свободной рукой проводил вдоль ее тела, ловил в ладонь одну из раскачивавшихся грудей, и она вся замирала, когда он сжимал в слегка раздвинутых пальцах затвердевший сосок. Потом его рука скользила выше, гладила ее по лицу, находила губы, и она целовала его пальцы, его грубые пальцы, его нежные пальцы, и брала их в рот, и воображала, что это не пальцы, а…

Ей казалось, что он проник в нее так глубоко и они настолько слились, что превратились в единое существо, совершавшее резкие движения в каком-то странном бешеном ритме – этот ритм не был свойствен ни ей, ни ему; он был их общим. Оба взмокли настолько, что тела их скользили по возникающей между ними влажной пленке, как по морской волне, и в какой-то момент Куколке показалось, что она и сама превратилась в эту волну, что она расплывается, распадается на капли, которые плавают по этой странной квартире; что они больше уже не два живых человека, а просто сгустки ощущений, которые одновременно испытывают. Она, например, уже не могла бы с уверенностью сказать, чьи страстные стоны и крики слышит – его или свои. Она не понимала, не чувствовала, где ее тело, а где его, и его тяжелое, захлебывающееся дыхание сливалось с ее стонами и с монотонным шумом сиднейской ночи.

В самое последнее мгновение Тарик вдруг вышел из нее и изогнулся так, что его эрегированный член оказался у самого ее лица. Она видела, как блестят на нем вздувшиеся от напряжения вены. А когда она чуть подняла глаза, то мельком заметила лицо Тарика и даже немного испугалась: теперь в нем совсем не осталось прежнего очарования юности; налитое кровью, оно было искажено яростной гримасой, говорившей о дикарской силе его желания и о близости оргазма. И уже в следующее мгновение он весь содрогнулся, слезы полились у него по щекам, а с губ сорвался странный и, как показалось Куколке, не слишком приятный звук, более всего похожий на стон умирающего.

25

Горячие солнечные лучи сперва с любопытством, а потом все более настойчиво скользили по ее лицу и наконец ударили тяжелым жаром, точно языком пламени. Куколка встала, пытаясь все же до конца не проснуться, и подошла к окну. Стеклянная стена башни Deutsche Bank, отражая встающее солнце, посылала его свет, подобный ослепительной шаровой молнии, прямо в окна спальни Тарика. Ощущение было такое, словно солнце рухнуло на землю и теперь Сидней исчезает в сверкающем золотистом пламени зажженного пожара.