Неизвестный террорист - [26]

Куколке казалось, что все замедляет движение и куда-то уплывает – их танец, шум многотысячной толпы, громкая музыка, разноцветные платформы, карнавал и даже сам Сидней, – стоило ей поймать его страстный взгляд, однако она делала вид, что ничего особенного не происходит, и снова смотрела в ночное небо, будто для нее ничего не значат ни он сам, ни те чувства, которые в нем пробуждает она, и все это лишь для того, чтобы через несколько секунд повернуться к нему и посмотреть на него совсем иными глазами, позволить своему телу прильнуть к его разгоряченному телу в краткой передышке – рука в руке, грудь к груди – и, закрыв глаза, глубоко вздохнуть, чувствуя, что ее нос почти касается его губ. Ей показалось, что он назвал ей свое имя: Тарик. Но позже, вспоминая об этом, она никак не могла решить, правильно ли она его расслышала, или, может, и это ей только почудилось.

21

Когда парад закончился, Куколка поняла, что они с Тариком уже идут вместе куда-то через Кингз-Кросс, а затем по Дарлингхёрст-роуд. Вечер был прекрасен, и город казался каким-то непривычно притихшим. Они брели мимо распаленных празднеством самцов и самок, мимо торговцев дешевыми наркотиками и противозачаточными пилюлями, мимо проституток, предлагавших минет и прочие удовольствия, а также выпивку и марихуану; на обочинах валялись упившиеся в стельку аборигены; по проезжей части катили роскошные, точно выставлявшие себя напоказ, автомобили и полицейские фургоны; и отовсюду доносились шизоидные вопли зазывал и уличных торговцев, а также гомон туристов.

В одном заведении зазывала, словно забыв о том, как ему полагается себя вести, крикнул проходившим мимо молодым людям в спортивной форме для регби:

– Эй, мальчики! Послушайте, молодые джентльмены… – и он выразительным жестом простер руку в направлении темного входа, – я вам предлагаю не дорогой секс, нет, а очень даже дешевый, ей-богу, не вру!

Куколка и Тарик немного выпили в Baron, известном пабе на Кингз-Кросс, состоявшем из нескольких небольших помещений довольно странной формы, соединенных друг с другом; все вместе это создавало ощущение пещеры, которое усиливали приглушенный свет и неожиданный цвет стен, желто-коричневый с охряной полосой поверху.

В пабе царила невероятная толкотня. Разгоряченная толпа чертыхалась, поливая друг друга напитками, и те, кому не повезло, присаживались на обитые красной кожей честерфилдские козетки, где уже сидели утомленные наркокоролевы, коротко стриженные и мокрые от пота, и толстяки в резиновых масках, пьющие кюрасао. Какой-то тип в курточке и стрингах, но без брюк, стоял, прислонившись к стене и выставив наружу свой пенис, и с отсутствующим видом покуривал, рассматривая толпу, а второй тип прижимался к нему и нежно его оглаживал.

Тарик предложил Куколке зайти домой и выпить кофе.

– А который час? – спросила она.

Тарик поднял руку и долго смотрел на часы. Было трудно сказать, то ли он никак не может разглядеть стрелки, то ли просто дает Куколке возможность полюбоваться его красивыми и дорогими часами Bulgari Ipno.

Куколка оценила вкус парня и посмотрела вверх, на провисший потолок. Казалось, единственное, что спасает его от обрушения, – это большой вентилятор, который, медленно вращаясь, разгонял мощными лопастями клубы дыма.

– Сегодня воскресенье, – услышала она голос Тарика, словно с трудом пробившийся сквозь дымный мрак, – и оно еще только начинается.

Воскресенье 22

Ник Лукакис стоял в дверях комнаты младшего сына, слушая его сонное дыхание. У Ника Лукакиса давно уже была любовница, хотя толком он и сам не знал, зачем она ему понадобилась. Возможно, этим он хотел что-то сказать. А может, и нет. И сейчас он стоял в дверях, вдыхал запах сына, похожий на запах дикой собаки динго, и никак не мог припомнить, с чего же все это началось. Возможно, он искал какой-то выход, поскольку его брак давно уже зашел в тупик. А может, вообще ни о чем не думал. А что, если его брак разрушился именно из-за того, что он завел любовницу? Или, наоборот, его браку пришел конец, вот он и решился на измену? Любовница появилась у него несколько лет назад. И теперь каждый раз, когда он встречался с этой женщиной, ему казалось, что у них все вот-вот развалится; он очень боялся, что она больше не захочет его видеть.

Ник Лукакис был влюблен в эту женщину, хотя сперва просто завел с ней интрижку. Впрочем, возможно, он с самого начала в нее влюбился. Да, пожалуй, и до сих пор был в нее влюблен. А его жена так ничего и не узнала. Точнее, что-то она всегда знала, но ее знание проистекало из невнятных подозрений, которые легко было развеять, и в итоге превратилось в горькое осознание неизбежности, с которой она ни за что не хотела мириться, а затем и в яростное отчаяние; а однажды жена гневно заявила ему, что все знает, что она всегда все знала, и неужели он думает, что она такая дура? И в этот миг он почувствовал, что весь его мир обрушивается в какую-то ужасающую пропасть, и он все падает в нее, падает, падает, падает до сих пор, но никак не достигнет дна.

Они продолжали жить вместе, наблюдая друг за другом и постепенно становясь чужими; собственно, они смотрели за тем, как умирает их любовь, – так порой глядишь на огромный старый эвкалипт и понимаешь, что он вот-вот рухнет. Для него история с любовницей была уже позади, а для нее еще только начиналась. И хотя тогда она так ничего толком и не узнала, то теперь как бы заново проживала каждый день из тех минувших лет, полных лжи и обмана, а ему пришлось быть свидетелем ее нынешних страданий, и это стало для него поистине суровым наказанием. Эвкалипт, как известно, начинает умирать с кроны; сперва где-то наверху слегка коричневеют края листьев, затем они засыхают, потом кое-где появляются сухие ветки, но дерево еще живет, и все уверяют друг друга, что оно еще сумеет выправиться, что все будет хорошо, что это просто из-за жары или каких-то погодных неприятностей – во всяком случае, до смерти столь мощного, кажущегося вечным дерева далеко. Но как только их брак затрещал по швам, Ник Лукакис сразу понял: дело плохо.