Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи - [81]

Язык Щедрина, затем, чрезвычайно точен и сжат. Он ясен, выразителен и немногословен. Он нарисовывает главные контуры, прокладывает на ходу необходимые тени и идет дальше. Некоторая как бы отрывочность изложения придает ему твердость и определенность. Так именно говорят умные люди с неглупыми слушателями о деле и по существу, выдерживая тон и темп, не тратя попусту времени и не раскидываясь по сторонам. Литературного балласта, слов ненужных и праздных вовсе нет у Щедрина.

Наконец щедринский язык снискал себе неувядаемую славу и популярность своею чрезвычайною меткостью. Меткость выделила из него массу выражений, вошедших в состав повседневного разговора образованной части русского общества. Меткость Щедрина инстинктивно влекла к нему даже злейших врагов его. Он имел в своем распоряжении все полемические орудия, начиная с молота и метлы и кончая булавками. Меткость эта придавала всему, что выходила из-под пера покойного, соль и пикантность, остроту и вкус, и ее клички, афоризмы, сближения, анекдоты, присказки, пародии никогда не перестанут быть настоящими перлами сатиры и юмора.

Он призывал к справедливости Г. К. Градовский [504]

«Воблу поймали, вычистили внутренности (только молоки для приплоду оставили) и вывесили на веревочке на солнце: пускай провялится»[505].

Так говорится в одной из «сказок» Щедрина, которые мы привыкли читать с таким же захватывающим вниманием и трепетом, с каким дети слушают сказки своей старой няни.

Нянины сказки рассказываются в долгие зимние вечера и в таинственном полумраке, в котором детское воображение боязливо воспроизводит страшные образы Бабы Яги или огненного Змея; но сказка кончается, дети успокоиваются за участь своих героев и на следующий день, при дневном свете, убеждаясь, что в таинственных углах нет ничего грозного, смеются над своими ночными страхами.

«Сказки» Щедрина рассказывались взрослым людям также в долгие зимние вечера и среди таинственного полумрака, но тщетно ожидали мы света, который бы рассеял этот мрак, а отрываясь от книги и возвращаясь к действительности, мы чувствовали и продолжали слышать, как «свинья Правду чавкала, а Правда перед свиньей запиналась, изворачивалась и бормотала»[506]

Наше общество, в своем большинстве, представляет «вяленую воблу». Среди такого общества неудивительно было кончить так, как кончали многие: изменить себе, забросать каменьями вековечные идеалы и надругаться над лучшими трудами, стремлениями и мечтами своей молодости и силы.

Щедрин как начал, так и кончил. Нет, более того! Он не переставал развиваться. В первых его произведениях сказываются только зачатки той необычайной силы мысли, сарказма и художественности, которою изобилуют самые последние строки, вышедшие из-под его гениального пера. Читая его «Пестрые письма», сколько-нибудь чуткий человек истерически смеется, а на глазах у него навертываются слезы. Чувство презрения и негодования, возбужденное этим жалким человечеством, этими «пестрыми людьми», которые совесть свою «до дыр износили» и у которых «выросло во рту по два языка», уступает место горькому самосознанию, что все мы, более или менее, «пестрые люди». И хочется быть лучшим и что-нибудь сделать, чтобы и другие не утрачивали образа человеческого – подобия Божьего. Велико значение той сатиры, которая возбуждает негодование, а приводит к любви!

Сам Щедрин прекрасно определяет источник той умственной и нравственной силы, которая заключается в его произведениях:

«Я призывал к справедливости – только и всего»[507], – говорит он.

Это «только и всего» чрезвычайно характерно. Великому сатирику, чуявшему ложь и фальшь, под какими масками они ни являлись бы, представляется простым и естественным то, что так мучительно дается большинству.

«Призывать к справедливости» способен только тот, кто обладает могучим умом и неподкупною совестью.

Такой богатырь может сломиться, но не погнется. Дар этот дается избранным людям, тем, кто призван «глаголом жечь сердца людей». Простым смертным достаточно уже и того, если они способны выслушивать эту правду, эти «призывы к справедливости».

Неужели же мы убежим и постыдно увильнем от нее?.. Нет, русский читатель высоко ценит и будет всегда чтить своего любимого сатирика, великого писателя, оставшегося верным заветам Пушкина, не перестававшего призывать к правде. Русский читатель «не шмыгнет в подворотню!»[508]

Горькое слово В. О. Михневич [509]

Горьким словом моим посмеюся[510].

«Нет краше смеха, как над самим собою», – говорит русская народная мудрость. И этому-то здоровому, благотворному смеху послужила верой и правдой плодовитая, проницательная и вдохновенная щедринская муза – послужила так, как ему никто не служил со времен Гоголя.

«Смех над самим собою» – великая моральная, воспитательная сила, в особенности такой благородный, негодующий на все злое смех, каким, к общему удивлению и восхищению, неувядаемо сверкал наш великий сатирик до последнего смертного часа!

«Смех над самим собою» в вещих устах Щедрина был ободряющим призывом для смущенной, сбитой с толку, растерянной общественной мысли в тяжелые минуты разброда, уныния и апатии.