Неизвестный Линкольн - [56]

Битва при Геттисберге произошла в первую неделю июля. На поле боя лежали шесть тысяч убитых и двадцать семь тысяч раненых. Все церкви, школы и даже сараи были превращены в госпитали. Мучительные стоны наполняли воздух. Каждый час гибло множество раненых, тела которых в спешке хоронили. Похоронные комиссии не успевали: не было времени, чтобы рыть могилы, так что во многих случаях на тело просто засыпали землю прямо там, где оно и лежало. После нескольких недель проливных дождей многие погибшие были уже захоронены наполовину. Позже солдаты союзных войск были извлечены из временных могил и похоронены в одну общую. И той же осенью государственная похоронная комиссия организовала в Геттисберге масштабное мероприятие в дань памяти тысячам павших, в рамках которого пригласили выступить самого известного оратора Соединенных Штатов — Эдуарда Эверетта. Официальные приглашения на это мероприятие были посланы всей политической элите: и президенту, и правительству, и генералу Миду, и всем членам обеих палат Конгресса, и членам дипломатических миссий, и многим видным гражданам. Но лишь несколько приглашенных согласились присутствовать: большинство даже и не ответило. На этом фоне у организаторов не было и мысли о том, что президент может принять приглашение. Они были уверены, что помощники просто выбросят письмо в мусорную корзину, даже не показав Линкольну. И в итоге не удосужились хотя бы написать ему персональное приглашение, послав напечатанную копию. И когда президент оповестил о своем желании присутствовать, все удивились, а члены комиссии и вовсе были в смятении: что им делать? Попросить его о выступлении? Некоторые говорили, что он слишком занят и не сможет найти время, чтобы приготовиться. А другие откровенно заявляли: «Даже если он найдет время, есть ли у него способности?» Они сомневались: он, может, и способен произнести ломаную речь где-нибудь в Иллинойсе, но выступить на торжественной церемонии открытия кладбища? Нет, это совсем другое: не в стиле Линкольна. Но все же им надо было что-то делать, поскольку президент уже принял приглашение. И в конце концов комиссия написала ему письмо, в котором говорилось, что после выступления мистера Эверетта они хотели бы услышать от него «пару соответствующих реплик». Так они и выразились — «пару соответствующих реплик». И это приглашение чуть было не стало оскорблением. Но президент все же согласился. Почему? Потому что за этим кроилась одна интересная история: в предыдущую осень Линкольн посетил поле битвы в Энтитеме. И как-то в полдень, выехав за город с одним из своих старых друзей из Иллинойса — Уордом Лемоном, попросил его спеть одну из своих любимых песен — «маленькую, грустную песню», как сам говорил.

«Очень часто в Иллинойсе, а потом и в Белом доме, оставаясь с Линкольном наедине, я видел, как он плачет, когда я напевал эту простую мелодию», — вспоминал Лемон.

Звучала она примерно так:

«Я скитался по селу, Том, сидел под деревом

На школьном поле игровом, которое было нам приютом.

Но никто не встретил меня, Том, и лишь немногие узнали

Из тех, кто лет двадцать назад с нами на траве играли.

На знакомом тебе ильме весной я твое имя вырезал.

Внизу — имя твоей возлюбленной, Том, так как ты для меня сделал,

Бессердечные стерли кору, конечно, она и сама бы погибла, но медленно,

Так как погибла та, че имя ты стер лет двадцать назад.

Мои веки долго были сухими, Том, но теперь прослезились.

Я думал о той, которую так любил и с которой так рано расстались.

Я посетил старое церковное кладбище и поставил цветы

На могилах тех, в которых лет двадцать назад мы влюбились».

Когда на этот раз Лемон ее спел, наверное, Линкольн впал в грезы об Энн Рутледж — единственной женщине, которую любил. Ее тело лежало в заброшенной могиле в прериях Иллинойса, и горестные воспоминания снова наполнили глаза президента слезами. Чтобы развеять его грусть, Лемон спел смешную негритянскую песенку. Этим все и закончилось: трогательный и безобидный инцидент. Но политические противники Линкольна исказили события, добавили немного лжи и попытались представить случившееся как национальный позор. Вскоре об этом стали говорить как об ужасной непристойности, обвиняя Линкольна в том, что он пел песни и шутил на поле боя, где «были захоронены останки многих погибших». Правда была в том, что он не пел никаких песен и не делал никаких шуток, да и вообще был уже за несколько миль от поля битвы, когда все случилось, а могилы погибших остались позади. Таковы были факты, но его врагов они мало интересовали. Им хотелось крови. Волна жестоких обвинений охватила всю страну. Линкольн был глубоко опечален, настолько, что перестал читать газеты. Он понимал, что не следует отвечать на обвинения, поскольку это сделает их более значимыми, и поэтому терпел все тихо.

Вот по этой причине он с удовольствием принял приглашение выступить на церемонии ознаменования кладбища в Геттисберге: долгожданная возможность заткнуть своих врагов и отдать скромную дань павшим героям.

Приглашение пришло с опозданием, и у Линкольна были всего две недели, чтобы готовиться к выступлению. Он думал об этом каждую свободную секунду: когда ел, брился, одевался, ходил в офис к Стэнтону из Белого дома и обратно, когда сидел на кожаном диване в военном департаменте, ожидая новых телеграмм. Относительно этого сделал черновые наброски на светло-синих клочках бумаги и по старой привычке носил их в шляпе повсюду, а за день до выступления сказал: «Я два — три раза уже переписывал его, но оно еще не завершено. Мне кажется, я должен придать ему некий другой оттенок, прежде чем буду доволен».