Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы - [169]

Тут я встретился с Дзержинским в третий раз. Ветре-ча эта происходила при обстоятельствах странных и, на первый взгляд, малоправдоподобных. Я вынужден подробно рассказать об этом варварско-кровавом эпизоде.

Моя должность, как и все железнодорожное управление в Гомеле, как, в конечном счете, все в то время, была необычайно тупой. Человек, который привык к нормальным жизненным отношениям, никогда не мог бы принять такой порядок.

Можно ли вообразить себе крупную, узловую железнодорожную станцию, на которую поезда приходят и отходят, когда кому нравится: машинисту, кондуктору, начальнику станции, местным властям? Один раз поезд с пассажирами стоял трое суток, т. к. жена машиниста должна была рожать, а он не хотел ее оставить. Чтобы быть уверенным, что без него никто не пустит состав, он выкрутил какую-то гайку, и никто не мог определить, какую именно.

Не везде и не всегда надо было платить за билет. Цена билета была высокой. Трусливый буржуй приобретал билет конспиративно, через посредника, боясь официально подойти к кассе. Пред кассой торговались с кассиром о цене на билет, как на базаре. Большевик с револьвером в руках получал билет бесплатно. В конце месяца все платили дороже, чем в начале, потому что в конце месяца нужны были деньги для зарплаты персоналу. О возможности перевозки товаров не могло быть и речи. Железнодорожные склады стояли открытыми, а вещи, которые доставлялись на вокзал, были явно краденые.

Государственного порядка не было. Каждая станция жила своей жизнью, руководствуясь собственными интересами.

Мы в Гомеле жили, как на тихом острове, посреди бурного океана.

Наш начальник станции Иванов был в близких дружеских отношениях с главным комиссаром города, Преславским, швагер которого Улиткин был у нас помощником начальника. Что еще надо? Сам комиссар был поляком по происхождению, был когда-то офицером драгунов, потом помощником городского полицмейстера.

Настроения в Гомеле были достаточно консервативными. Например, владельца окрестных поместий графа Пашкевича никто не выгонял из его городского дворца. Во всяком случае — не трогал.

Попы ходили свободно по улицам, у многих жителей в комнатах безнаказанно находились иконы и портреты царской семьи. Беднота ютилась в предместьи Белица и за рекой Сож, сидела тихо, как мышь под метлой, мало знала о всероссийских революционных свободах. Продукты покупали на местном базаре. Никто не ждал от завтрашнего дня неожиданностей.

Провидцы, или просто пессимисты постоянно повторяли, что беспорядки на железной дороге не могут продолжаться долго, но никто не обращал внимания на такие слова. Да и что мы сами могли поделать? Доходили до нас глухие вести, что Москва устраивает пробные карательные налеты, для устранения этих беспорядков. Но нам казалось, что Россия большая, что нашу боковую линию Минск — Бахмач это несчастье не заденет.

Вдруг — гром с ясного неба!

Наш телеграфист Олоненко (человек идеальный как ни посмотри, хоть, похоже, не умел телеграфировать), помню как сейчас, влетает 25 сентября 1918 года в кабинет начальника, который играет в карты. Олоненко был бледный, как труп, с телеграфной лентой в руке, язык у него заплетался. Телеграмма из Курска сообщала, что от Самары, Пензы едет бронепоезд, локомотив и три вагона, полные чекистов. Требуется, чтобы персонал каждой станции стоял на перроне во время проезда бронепоезда. Бронепоезд может не остановиться, а где остановится, там издает «кровавый манифест».

Начальник Иванов не поверил Олоненко. Назвал его «Ослоненко», но проверить телеграмму не мог, т. к. сам ничего не понимал в телеграфе. На всякий случай, однако, вызвал нас всех (многих служащих в тот день совсем не было на работе). Собрав всех, кто был на службе, Иванов дал приказ: кассиру — продавать билеты по нормальной цене; своему помощнику — составить постоянное расписание поездов; мне — проверить исправность семафоров… Ко всем отсутствующим послал старого пенсионера Матвея, чтобы все завтра были на своих рабочих местах. На склады повесили замки, побелили уборные… Притащили с улицы Румянцева владельца ресторана Шановича, которого обязали моментально укомплектовать буфет с водкой (хоть было известно, что Шанович — владелец отеля и кинематографа, хозяин купеческого клуба и буржуй проклятый).

Помощник начальника Улиткин, которому предсказывали большую политическую карьеру, предложил держать Шановича под ключом, а в последнюю минуту, когда поезд будет подходить, расстрелять его… Тогда «свежий, окровавленный» труп контрреволюционера на перроне будет «украшать» вокзал, свидетельствовать о преданности гомельского железнодорожного персонала советской идее. Но это предложение не было принято (еще одно свидетельство консервативности гомельчан).

Одна надежда, что в Гомеле бронепоезд не остановится. Человек всегда надеется на лучшее…

За час до ожидаемого приезда все мы выстроились на перроне, с христианской готовностью принять пулю на служебном посту. Ждали четыре часа без движения. Наконец издалека показался сизый дымок, все ближе и ближе… Тяжелый бронепоезд остановился на нашей станции. С противным скрежетом открылась дверца вагона. Я чуть не крикнул — первым вышел Дзержинский! За ним вышли чекисты — люди похожие на дьяволов. Все узнали Дзержинского. Ужас охватил служащих станции Гомель. Поняли: «Это смерть приехала!» Начальник Иванов подходит к Дзержинскому и пытается ему рапортовать.