Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы - [171]

— Я Филипов, кассир, — докладывает голосом доносчика. — Родственник товарища Крупской, жены Ленина. Можете проверить.

Дзержинский, как не слышит.

— Имеете к нему претензии?

Рабочий густым басом:

— Не дает сдачу.

— Не дает? А еще родственник Крупской. Выдать ему самому…

Жест рукой, и приговор исполнен.

— Савицкий, помощник телеграфиста.

— Савицкий, — голос Дзержинского изменился, — читали Мицкевича?

— Читал.

— А что вам кажется самым лучшим?

— «Пан Тадеуш».

— К вагону с ним.

Чекисты повели Савицкого к вагону.

— Следующий!

— Олоненко, телеграфист.

— Что имеете против него?

Тишина. Молчание. Олоненко глупо улыбается.

— Ничего не имеете против? Идеал? Идеалов нам не надо. Под стену его.

И Олоненко пристрелили, как бешеного пса.

Отчаяние меня охватило дикое. Пришла моя очередь.

Смотрит на меня Дзержинский, и нет в его взгляде ни удивления, ни сочувствия, ничего… Равнодушие и смерть.

— Кем были до революции? — интонация безучастная, как и по отношению к другим.

Я ни с того ни с сего выпалил:

— Свинопасом! — умирать, так умирать.

А Дзержинский солидно ответил на это:

— Хорошо. Именно такие нам и нужны. В вагон с ним!

Из больницы бронепоезда я наблюдал за дальнейшей расправой. Из сидящих на лавках и своих чекистов Дзержинский назначил нового начальника станции, помощника, телеграфиста и т. п.

К новоизбранным чиновникам он обратился с такой речью:

«Держитесь твердо, товарищи, мировой пролетариат призвал вас к работе во имя Родины. Каждый должен исполнить свой долг. Исполнить в совершенстве. Кто что-нибудь не будет уметь, пусть учится у коллег…

И помните, что вы работаете и ради самих себя. Через 2–3 месяца, я снова приеду к вам».

Легко представить, с какими чувствами слушали его речь. Дзержинский обратился к комиссару города, который весь дрожал от страха:

— Вам так холодно? Почему вы дрожите? Ничего это пройдет. Я хотел попросить вас дать мне достойных людей для замены чекистам, которых я оставляю в Гомеле.

— Слушаюсь!

— Еще… Я помню, что в вашем городе должен быть памятник всаднику на коне?

— Был, — ответил Преславский, — в парке. Такой белогвардеец в рубашке, хоть сейчас на расстрел. — Преславский хотел выглядеть остроумным. — Там много таких поврежденных статуй. Может и этот уже поломан.

— Поломан? — возмутился Дзержинский. — Торвальдсен! Разобраться и сохранить!

— Слушаюсь!

— Тебе тоже не мешало бы пустить пулю в лоб, — сказал Дзержинский и направился в вагон.

Через несколько минут поезд отправился, оставив за собой напуганных до смерти людей и гору трупов у стены вокзала, под расписанием поездов.

Это все совершалось на моих глазах в Европе, в XX веке, в одном из западных городов новой Российской империи — Советской России.

Бронепоезд двигался в сторону Минска. Я стал чекистом. В Минске, при выходе из. вагона, мои глаза встретились с взглядом Дзержинского. Никакого выражения — как будто мы не были знакомы. В Минске у Дзержинского был ряд дел, связанных с местным ЧК. Нас гостеприимно поместили в казарме на Благовещенской. Дзержинский жил там же, но в маленькой отдельной комнатке.

В час ночи меня разбудили. Мне приказано было одеться, взять оружие и явиться к Дзержинскому. Он работал по ночам, наверное, подписывал заочные смертные приговоры. Вместе со мной вызвали Савицкого. Дзержинский оторвал взгляд от своих бумаг:

— Сейчас вы должны будете проверить посты на нашей западной границе по реке Неман. Конно. Исполнять тихо. Сдать мне рапорт. Если часовых не будет на местах, разыскать и отправить ко мне.

Я выходил из кабинета последним. Дзержинский остановил меня, первый раз посмотрел выразительно мне в глаза:

— Надеюсь, больше мы с вами тут не увидимся. — сказал он и вновь склонился над своими бумагами.

За Неманом была Польша. Я обратился к Савицкому, предложил ему вместе бежать на Родину. Он отказался. В Гомеле у него оставалась молодая беременная жена Таня. Я не настаивал. На рассвете я перебрался с конем через Неман. Это был уже другой мир. Я исполнил волю Дзержинского — больше мы не встретились.

Р. С. — Я поняла из этого рассказа, что у Дзержинского беспощадность сочеталась с сентиментальностью. С позиций нашего времени его можно было назвать «сентиментальным фашистом». Это сочетание характерно для многих диктаторов, обладающих неограниченной властью.

22 июня 1919 года ВЦИК опубликовал декрет «Об изъятии из общей подсудности в местностях, объявленных на военном положении», в подготовке которого деятельное участие принимал Дзержинский. В декрете перечислялись наиболее опасные преступления (принадлежность к контрреволюционной организации и участие в заговоре против Советской власти, государственная измена, шпионаж, диверсии, бандитизм и др.), изымавшиеся из общей подсудности. Чрезвычайным комиссиям предоставлялось «право непосредственной расправы (вплоть до расстрела)» за перечисленные в декрете «доказанные преступные действия».

На следующий день Дзержинский разослал приказ всем губчека.

«…С изданием настоящего декрета, — писал он, — на ЧК возложены более чем когда-либо тяжелые задачи — очистка Советской республики от всех врагов рабоче-крестьянской России… Все явные и скрытые враги Советской России должны быть на учете ЧК и при малейшей попытке повредить революции должны быть наказаны суровой рукой…