Неизвестный Чайковский. Последние годы - [97]

29 апреля.

Майер зашел за мной в 8 с четвертью. Ну что я бы делал без Майера? Как бы я достал себе билет именно такой, какой нужно, как бы добрался до железной дороги, как бы узнал, в какие часы, где, как и что мне делать? Я попал в вагон-салон. Это кресельный наш вагон, только кресла расставлены теснее и спиной к окнам, но так, что можно поворачиваться во все стороны. Окна большие, и вид на обе стороны совершенно открытый. Рядом с этим вагоном был вагон-ресторан, а еще через несколько вагонов – курительный вагон с буфетом. Сообщение из вагона в вагон совершенно свободное, гораздо удобнее, чем у нас, ибо переходы эти крытые. Прислуга, т. е. кондукторы, гарсоны в вагоне-ресторане и в буфете с курильней, – негры, очень услужливые и учтивые. В 12 часов я завтракал (цена завтрака один доллар) по карте, имея право съесть хоть все кушанья, назначенные в карте. Обедал в 6; из нескольких десятков кушаний я мог выбрать, что и сколько угодно, за один доллар. Вагоны гораздо роскошнее, чем у нас, несмотря на отсутствие классов. Роскошь даже совершенно излишняя, напр., фрески, хрустальные украшения и т. п. Туалетов, т. е. отделений, где умывальные приборы с превосходною холодной и горячей водой, полотенцы (здесь вообще насчет полотенец удивительное обилие), куски мыла, щетки и т. п. – множество. Броди по поезду и мойся, сколько угодно. Есть ванна и цирюльня. Все это удобно, комфортабельно, – и между тем почему-то наши вагоны мне все-таки симпатичнее. Но, может быть, это отражение тоски по родине, которая вчера опять угнетала и грызла меня весь день до сумасшествия. В 8 с половиной часов мы приехали в Буффало. Здесь меня ожидали два господина, которых Майер просил проводить меня с одного поезда на другой, ибо найтись в лабиринте этого узла разных линий довольно трудно. Один из них поляк-пианист. Свидание с этими господами продолжалось всего 10 минут. Через 50 минут после выхода из Буффало я уже был на Ниагарском водопаде. Остановился в гостинице, где для меня помещение, опять-таки благодаря Майеру, уже было готово. Отель скромный, вроде небольших швейцарских, – но очень чистенький и, главное для меня, удобный, ибо в нем все говорят по-немецки. Пил чай, к сожалению, вместе с каким-то господином, надоедавшим разговорами. Чувствовал себя необыкновенно усталым, я думаю, оттого что в поезде была страшная духота, ибо американцы и особенно американки сквозного ветра боятся, вследствие чего окна все время закрыты и сообщения с внешним воздухом нет. А потом сидеть приходится больше, чем у нас. Остановок почти вовсе нет. Это тем более утомительно, что только в первые часы на пути по берегу Гудзона виды были интересны для взора; все остальное время местность плоска и мало привлекательна. Лег спать рано. Шум водопада среди ночной тишины очень чувствителен.

К М. Чайковскому

29 апреля 1891 г. Во время пути на Ниагару.

<…> Я не успел тебе написать сегодня утром, что ты не так понял письма к тебе и Всеволожскому. Более чем когда-либо я влюблен в сюжет «Иоланты», и твое либретто сделано отлично. Но когда в Руане, иллюстрируя пряники, оловянных солдатиков, кукол и т. п., я увидел, что мне много еще работы с балетом и лишь потом я могу приняться за оперу, когда я сообразил, что ни на пути в Америку, ни в ней, ни даже на возвратном пути я не буду иметь возможности работать, – то пришел в отчаяние, почувствовал полную невозможность как следует окончить взятое на себя дело. Тут-то я перестал любить «Иоланту», и именно для того, чтобы снова ее полюбить страстно, я решился отказаться. Как только отказался, так и полюбил. О, я напишу такую оперу, что все плакать будут – но только к сезону 1892 – 93.

Я пишу это письмо в вагоне-буфете, единственном, где позволяют курить. Тут же устроены столики для писания писем и телеграмм. Поезд движется с необыкновенной скоростью, и писать довольно трудно. Удобство и комфорт американских дорог удивительны, но во многих отношениях наши лучше. Остановок никаких. Сидишь, сидишь и устанешь от сиденья. Впрочем, подробнее поговорю о них в дневнике.

Дневник

Ниагара, 30 апреля.

К 9 часам ландо было уже готово. Гидов здесь нет – и это прекрасно. Кучер везет повсюду, куда следует, и частью словами, частью жестами указывает не знающему английского языка, что делать. Сначала мы отправились через старинный мост на остров Гоат. Там, взяв вправо, остановились, и кучер велел мне спуститься к уровню американского водопада. Описывать красоту водопада не буду, ибо эти вещи трудно выразить словами. Красота и величественность зрелища действительно удивительны. Находившись и насмотревшись на эту часть водопада (разделяющегося вообще на несколько отдельных водопадов, из коих два колоссальные, особенно второй), мы отправились по окраине острова к островкам Трех Сестер. Вся эта прогулка очаровательна, особенно в это время года. Зелень совершенно свежа, и среди травы красуются мои любимчики, одуванчики. Страшно хотелось сорвать несколько из этих желтых красавчиков с запахом свежести и весны, но на каждом шагу торчит доска с напоминанием, что даже диких цветов нельзя срывать. Потом я смотрел на главный водопад, водопад «Лошадиного Копыта». Грандиозная картина. Оттуда, возвратившись на материк, переехали через дивный, смелый, чудный мост на канадскую сторону. Мост этот выстроен или, лучше сказать, переброшен через Ниагару всего два года тому назад. Голова кружится, когда смотришь вниз. На канадской стороне мне пришлось решиться, дабы не мучиться мыслью, что я струсил, на очень безобразное переодевание, спуск по лифту под водопад, хождение по тоннелю и, наконец, стояние под самым водопадом, что очень интересно, но немного страшно. Наверху приставанье с покупкой фотографий и всякой другой дряни. Навязчивость и наглость этих пиявок была бы непостижима, если бы по чертам лиц мужского и женского пола, терзавших меня предложением услуг, я не усмотрел, что это евреи. Притом Канада – уже не Америка. Отсюда мы поехали вниз по течению к стремнине. Ниагара, река шириной больше Волги, разделившись на рукава, падает с огромных скал вниз и тут вдруг суживается до размеров Сены; потом, как бы справившись с силами, она натыкается на пороги и вступает в борьбу с ними. Тут, по фуникулерной дороге, я спустился вниз с проводником-мальчиком и довольно долго шел по берегу на уровне бушующей реки. Зрелище, напоминающее Иматру в больших размерах. Затем я шел довольно долго пешком, около моста опять сел в свое ландо и приехал домой незадолго до обеда. После обеда ходил к водопаду и вообще по городу пешком. Во время этой прогулки тоже, впрочем, как и утром, никак не мог побороть какую-то особенную, должно быть, нервную усталость, мешавшую мне как бы следовало наслаждаться прогулкой и красотой местоположения. Точно будто что-то расклеилось во мне, и машина действует не совсем свободно. В 6 часов 15 минут я выехал в спальном вагоне в отдельном купе. Прислужник-негр не особенно любезный и непонятливый. Из-за него я не мог достать еды и лег спать голодный. Удобства всевозможные: умывальник, мыло, полотенце, роскошная постель. Но спал скверно.