Неизвестный Андропов - [70]

МЕДВЕДЕВ намеревается в ближайшее время закончить работу «Перед судом истории» и приступить к анализу и оценке современной ситуации в связи с обострением внутренней и внешней обстановки.

Оценивая мероприятия компартий социалистических стран в связи с событиями в Чехословакии, МЕДВЕДЕВ заявил: «Военная оккупация Чехословакии неизбежно привела бы к сильной внутренней реакции в СССР, но, кажется, давление западных компартий удержало некоторых наших «ястребов» от подобной безумной акции».

Книга МЕДВЕДЕВА, после того как она будет закончена, безусловно пойдет по рукам, вызовет много нежелательных толков, т. к. основана на тенденциозно подобранных, но достоверных данных, снабженных умело сделанным комментарием и броскими демагогическими выводами.

В связи с этим представляется необходимым вызвать МЕДВЕДЕВА в отдел пропаганды ЦК КПСС, провести с ним обстоятельный разговор по его произведению и, в зависимости от его результатов, решить вопрос о дальнейших мерах, которые предотвратили бы появление этой книги. При этом не следовало бы исключать возможность привлечения МЕДВЕДЕВА к написанию работы по интересующему его периоду жизни нашего государства под соответствующим партийным контролем.

Прошу рассмотреть. АНДРОПОВ»[135].

Предложение Андропова, как я узнал на слушаниях в Конституционном Суде в 1992 году, было решительно отклонено в идеологическом аппарате ЦК КПСС. В анонимном заключении одного из отделов ЦК меня обвинили во всех идеологических грехах и рекомендовали «разобраться с Медведевым по части партийности». С осени 1968 года меня стали вызывать для «бесед» не в отдел пропаганды ЦК КПСС, а в Комиссию партийного контроля при ЦК КПСС. В августе 1969 года я был исключен из КПСС «за взгляды, не совместимые с членством в партии».

Уже весной 1969 года стало ясно, что в ЦК КПСС было принято решение о частичной или полной реабилитации Сталина. Об этом говорили вызывающие публикации в журнале «Коммунист» и доклады на совещаниях идеологических работников. Существовал даже своеобразный «график» такой ресталинизации, который предусматривал разгон редакционной коллегии «Нового мира» и публикацию новых апологетических материалов о Сталине, приуроченных к 90-летию со дня его рождения. Из чувства опасности и из чувства протеста я подготовил новый, более полный вариант своей книги и отправил микрофильм с текстом книги на Запад. У каждого из нас на этот счет имелись свои падежные каналы связи. Сегодня я могу рассказать, что мои связи осуществлялись через круги, близкие к руководству Австрийской коммунистической партии. Я поддерживал постоянные связи с австрийским левым журналом «Тагебух» и руководителями Общества советско-австрийской дружбы. Здесь были живы еще методы и традиции нелегальных организаций Коминтерна.

Из Австрии мои работы попадали во Францию к румынскому левому социалисту Георгу Хаупту, а от него или в социал-демократический фонд им. Герцена в Амстердам, или к профессору Давиду Журавскому в США. И Георг Хаупт, и Давид Журавский совместно являлись моими доверенными лицами, от их имени заключались до 1975 года все мои договора с западными издательствами. Насколько я знаю, ни в то время, ни позднее КГБ ничего не знал об этом «маршруте».

Какую-то личную и отнюдь не враждебную заинтересованность Андропова в моей работе я ощущал в 1969 году. Это были, конечно, очень косвенные, но важные для меня сигналы. Опасаясь обысков, я держал копии некоторых важных для меня материалов у других людей, связь с которыми была лишь эпизодичной. Так, например, в 1969 году меня пригласил к себе мой старый студенческий товарищ Юрий Красин, работавший в аппарате ЦК КПСС в качестве консультанта секретаря ЦК Бориса Пономарева. Как бы мимоходом он сказал мне, сославшись на Георгия Арбатова, что моя большая рукопись и некоторые другие материалы попали в руки Ленинградского управления КГБ во время одного из обысков в Ленинграде. Я сразу понял, что эти сведения Арбатов мог получить только от Андропова и что речь могла идти лишь о моем друге Игоре Николаеве, доценте кафедры философии одного из ленинградских институтов, который хранил у себя копии некоторых моих материалов. Уже на следующий день я узнал, что Николаев был арестован по доносам студентов и что все его бумаги и часть книг были изъяты, включая и собрание сочинений Ленина, так как на полях некоторых работ карандашом были проставлены не слишком лестные заметки. В некоторых отношениях ленинградские власти проводили свою более жесткую, чем в Москве, политику, и московские власти были вынуждены считаться с этой «автономией». Другой пример был связан с моим исключением из КПСС. При обсуждении моей апелляции на горкоме партии один из членов бюро весьма решительно заявил, что если я буду продолжать свои «вредные изыскания» по истории, то ко мне будут приняты более действенные меры. Это была явная угроза. Вскоре, однако, в институт, где я работал, пришел бывший парторг Министерства просвещения и главный редактор одного из педагогических журналов. Он не скрывал своих связей в «инстанциях». При внешне доверительной беседе он заверил меня, что исключение из партии не отразится на моем служебном положении, но лишь в том случае, если я не буду издавать своей книги за границей. «Но мне угрожали арестом», — сказал я, имея в виду заседание горкома партии. «Горкомы не арестовывают», — с какой-то озлобленностью ответил мой собеседник. Я же думал, напротив, что только публикация моей книги на Западе будет для меня надежной защитой. Однако главным мотивом для такой публикации являлась медленно продолжавшаяся политика реабилитации Сталина.