Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники, 1942-1962 г.г. - [212]

В этом отношении особенно опасны читатели двух видов.

ЧИТАТЕЛЬ МНОГОЗНАЮЩИЙ. Это, как правило, очень культурный пожилой человек, живо и иногда профессионально интересующийся литературой, с сугубо гуманитарными представлениями об естественных науках, с одной стороны некритически уверенный в том, что наука всемогуща, а с другой, столь же некритически убежденный, что никогда не будет машины умнее человека, считающий, что золотой век литературы миновал, в детстве увлекавшийся Жюль Верном и Майн-Ридом и сохранивший самые сладкие воспоминания об этом увлечении. Фантастику он любит, но странною любовью.[360] Для него фантастика — это чтиво, сладкие минуты отвлечения от будней жизни. Он согласен с тем, что дело писателя — думать и писать, а дело читателя — читать и думать, но ему никогда не приходит в голову применить эту идею к фантастике. Он открывает фантастическую повесть в моральной готовности восхищенно вскрикивать: «Вот так загнул, шельма! Ну и навыдумы-вал!» Если загнутено мало, книга ему не нравится, и он говорит об этом прямо.

Дело в том, что для него проблематика фантастики не является литературной проблематикой. Литературными проблемами для него были, есть и остаются: человек и общественное неустройство; человек и любовь; чувства и деньги; философия чувств; — ставшая классической совокупность действительно чрезвычайно важных, сложных, до сих пор неразрешенных, но уже очень и очень не новых проблем, в наше время сильно потесненных новыми проблемами, вставшими перед человечеством. В силу ли воспитания, в силу ли психологической инерции или в силу недостаточного для нашего времени кругозора, он совершенно не приемлет тематики, ставшей сейчас животрепещущей. Бешеное развитие науки, которое парадоксально сделало неясными дальнейшие пути человечества, что выражается в потере учеными контроля над наукой; влияние науки на все сферы жизни; совершенно новый тип массового человека — научный работник с абсолютно своей, новой, неповторимой психологией; совершенно абстрактные вопросы — место человека в мире, сущность разума, сущность жизни, человек и машина — захватившие вдруг внимание огромных человеческих масс; и разумеется, непонятная, презрительная, обвиняющая молодежь, которая интересуется совсем не тем, чем «интересовались мы в наше время». Он не замечает ни этих проблем, ни даже того, что этими проблемами в литературе занимается сейчас, по сути дела, только фантастика. О таких вещах классики не писали никогда. Во-первых, тогда этого еще не было, и кроме того, читатель у классиков был хилый, необразованный — всякое там дворянство. Да и современный маститый литератор не берется за такие темы: опять же из-за недостатка знаний и психологической инерции.

Читатель многознающий особого вреда не приносит. Но он сбивает с толку, потому что ты его уважаешь и ждешь, что он тебя поймет и оценит именно то, что ты считаешь самым главным в своей работе. А он прибегает к тебе и восхищенно кричит: «Ах, какой вы прекрасный рассказ написали! Какой у вас там прекрасный робот, совсем как человек!» И писатель-фантаст берется за голову и начинает думать: «А может быть, так и надо? Может быть, суть и заключается в том, чтобы писать о роботах, о семиногих чудовищах? И бог с ними — с этими проблемами».

ЧИТАТЕЛЬ-ГРАФОМАН. Он может быть кем угодно: инженером, служащим какой-нибудь конторы, военным, многодетной матерью. Характерны для него низкая читательская квалификация, низкий уровень знаний, огромная уверенность в том, что его устами говорит народ, и жгучая страсть писать письма в разные инстанции. Эти люди никогда не шутят. Они серьезны, многословны, раздражены и чувствуют себя оскорбленными. Им не до проблем, они всегда конкретны. Они требуют: чтобы люди будущего не ели, не пили и состояли в законном браке; чтобы происходило только то, что может быть, и чтобы то, чего не может быть, не происходило; чтобы в тридцатом веке тоже был рабочий (человек в кожаном фартуке, с молотом и наковальней); чтобы на каждые пять листов текста фантастической повести имелась минимум одна остро эротическая сцена, «потому что детям и подросткам это очень нравится»; чтобы всё про технику было понятно; чтобы наказали редактора, который оставил в «Магеллановом облаке» сцену распивания спиртных напитков (вина); чтобы перестали тратить бумагу на эту ерунду и издали бы лучше полного Буссенара; чтобы им сообщили, где это у классиков марксизма-ленинизма сказано, что при коммунизме будут Острова Забвения…

Читатель-графоман — бич в фантастике. Он истязает редакторов и дает возможность некоторым ответственным издательским работникам брюзжать: «Видите, что о вас народ говорит?» Из писателя, особенно молодого и непривычного, он пьет кровь, подавая идиотские советы, требуя передавать ему рукопись на предварительный контроль и т. д. Иметь дело с читателем-графоманом особенно трудно потому, что фантастику он читает, по-видимому с большим вниманием и охотой, и фантастика ему нужна — именно та фантастика, которую он ругает, и совсем не такая, какую он хотел бы, судя по его письмам, получать.