Неизвестные солдаты - [274]

Сазоновна собрала ему чистое белье. Ближайшая баня работала возле Смольного. Альфред дождался трамвая, но проехал всего семь остановок; потом начался артиллерийский обстрел и вагоновожатый заявил, что дальше трамвай не пойдет. Пришлось долго стоять в подворотне, слушая грохот разрывов. Здесь, в городе, обстрел казался страшнее, хотя было совершенно понятно, что вероятность попадания значительно меньше. Просто тут обстановка располагала к обычной жизни, в то время как на передовой смерть считалась явлением закономерным.

Альфред утомился, пока добрался до бани. Народу в ней было мало. Он быстро разделся в холодной комнате. Вошел в мыльную и отпрянул назад, увидев женщину с длинными распущенными волосами. Сначала подумал, что попал не в ту дверь, но, приглядевшись, сообразил, что в бане работает только одно отделение и моются в нем все вместе. На Альфреда никто не обратил внимания. Прикрывшись тазиком, он прошел в дальний угол.

Впрочем, скоро он понял, что здесь не было мужчин и женщин, здесь были бесполые истощенные люди — скелеты, обтянутые сухой кожей. Они настолько слабы, что еле поднимали тазики, лишь наполовину налитые теплой водой.

Альфред только по скульптурам да рисункам представлял себе женское тело, казавшееся ему верхом совершенства, синтезом всего прекрасного, что смогла произвести природа. Глядя на скульптуру обнаженной женщины, раньше он испытывал непонятное волнение. Но сейчас он не ощущал в себе ничего похожего, ему было жалко, прямо-таки до слез жалко этих несчастных. Нельзя было даже понять, кто тут молодая, а кто старая. У всех тонкие, болтающиеся, как плети, руки, высохшие, лишенные бедер, ноги, ввалившиеся животы. Там, где должны быть груди — или совсем ровное место, или пустые морщинистые мешочки кожи.

Ему было стыдно среди них, но совсем по другой причине. Он, сравнительно сильный еще мужчина, которому эти люди отдали часть своей, и без того мизерной доли хлеба, сидел здесь, вместо того чтобы находиться в окопах и стрелять в немцев. Он, видите ли, устал, ему опротивела грязь, ему надоело спать скрючившись…

Альфред постарался скорее закончить мытье. Вышел из бани с ощущением легкости во всем теле и с неприятным осадком на душе. Успокаивал себя тем, что не совершил ничего плохого, что отдых его — заслуженный.

Сразу из бани решил зайти в институт. Шагал по улицам, не обращая внимания на разрушенные здания, на встречных прохожих. В нем происходила сложная внутренняя работа. Казалось, вот-вот он поймет нечто такое, что объяснит ему все. Он уже угадывал, он чувствовал, что она совсем близко, какая-то огромная и в то же время очень простая, основополагающая идея, усвоив которую он раз и навсегда обретет под ногами твердую почву…

Здание научно-исследовательского института наполовину разбито бомбой, два верхних этажа начисто выгорели. Некого было спросить, куда переехало учреждение, Альфред подумал, что бумаги его погибли во время пожара, но сама мысль об этом не огорчила его. Сейчас эти бумаги не представляли ценности. В них одна голая теория, которая не помогла бы накормить голодных и выгнать немцев. К теории можно вернуться после войны, если будет желание.

Домой он пришел во второй половине дня. На этот раз в квартире никого, кроме Сазоновны, не оказалось. Хозяйка взяла у него сверток с бельем и пообещала сегодня же выстирать. Альфред сказал, что ему необходимо разобрать в своей комнате вещи, взять несколько фотографий.

— Не надо бы, — ответила Сазоновна, не глядя на него. — Я бы лучше сюда вынесла.

— Прямо даже странно, — пожал плечами Альфред. — Не впускаете меня, будто ядовитых змей развели.

— Ничего такого нету… Не мы одни, многие так, — бормотала хозяйка. — Ты только не пугайся.

Она сняла замок. Медленно, с тягучим скрипом открылась дверь. В нос ударил сырой застоявшийся воздух, сладковатый запах тления. В комнате было полутемно, и Альфред не сразу заметил труп на кровати, до горла укрытый простыней. На белом фоне подушки четко выделялось темное лицо с торчащим вверх острым подбородком. Вытянувшись во весь свой небольшой рост, лежал на кровати Альфреда сосед по квартире — старичок пенсионер, бывший мастер пуговичной фабрики.

— Сразу помер, сердешный, — сказала за спиной Сазоновна. — Сходил за пайком — на всех брал. Потом прилег, да и не встал больше… А ведь до последнего часа держался, шутки шутил… Мы-то и не заметили, как он сгорел.

— И давно? — Альфред потянул носом воздух. — Разлагается уже.

— Вторая неделя пошла.

— Не можете схоронить — в милицию сообщили бы.

— Не надо в милицию, — испугалась она. — Мы потом. Ты не думай, мы ведь не сами решили, это он так наказывал.

— Что? — не понял Альфред.

— Если, дескать, помру не ко времени, из дома выкидывать не спешите. Это он говорил. Мне, дескать, все равно, где лежать, а вам польза…

— Какая может быть польза?

— Ну, чтобы карточки-то его продуктовые не сдавать, — тихо ответила Сазоновна, глядя так просительно, что, казалось, опустится сейчас на колени, — Ты уж не обессудь… Как дадут новые карточки, мы сразу схороним…

Альфред понял наконец все. Ошеломленно смотрел то на мертвеца, то на хозяйку. Разумом понимал, что поступает она нехорошо, но в душе своей не находил осуждения…