Неизвестные солдаты - [276]

Порошин коротко постригся, от этого еще более крупным и выпуклым сделался его лоб. В ватных брюках, в меховой телогрейке полковник выглядел здоровым и грузным. У него как-то подобрели глаза, в них теперь можно было смотреть, не испытывая желания отвести взгляд. А когда он прочитал письмо Нели, то совсем по-мальчишески развеселился, принялся помогать Евгении Константиновне.

За ужином Игорь пожаловался на свою судьбу. Прохор Севостьянович слушал, смеясь.

— Да, политрук, на газетах не отличишься… Помочь, что ли, в беде твоей?

— Мы с Гиви знаете как благодарны будем! Нам хоть куда, только бы выбраться!

— Вот она жизнь, политрук! — похохатывал полковник. — Одних силой на фронт пихают, а другие без знакомства попасть не могут… В этом деле могу тебе протекцию оказать — заберу к себе, так и быть!

То, чего Игорь не мог добиться за месяц, полковник сделал за десять минут. Прямо из квартиры позвонил по телефону, поздравил кого-то с повышением, кому-то передал привет, между прочим упомянул о Булгакове. А повесив трубку, сказал:

— Отправляйся утром в городской штаб обороны, там тебе приготовят направление. Забираю вместе с шофером и этим вашим агитдрандулетом… У меня сейчас такое дело, что ни в чем не откажут, — добавил он и тут же одернул себя: — Ну, хвастаю. Это от радости, политрук. Жизнь подходит хорошая…

Из Москвы выехали на следующий день. Прохор Севостьянович взял Игоря в свой «газик». Машина была старой конструкции, высоко поднятая на колесах; чихала, будто простуженная. Мотор тянул слабо. Продувало в ней изрядно. Игорь тер щеки, притопывал ногами. Порошин подремывал. Оживился он только тогда, когда свернули с магистрали на малоезженный проселок. «Газик» начал буксовать. Гиви, обидевшийся вчера на то, что полковник назвал его автобус драндулетом, теперь улыбался самодовольно. Проехал вперед и взял легковушку на буксир.

И справа и слева тянулся нетронутый лес. То темный ельник стоял обочь дороги плотной стеной — пересыпанные снежными блестками еловые лапы сплетались так густо, что взгляду невозможно было проникнуть за эту преграду. То высились прямые горделивые сосны, закрывая своими вершинами небо — в их тени голубыми казались сугробы. Округлые кусты можжевельника зеленели под белыми шапками, снег вокруг них был испещрен крестиками птичьих следов.

Сперва недоумевал Игорь, зачем завез его полковник в этакую глухомань. Дремучая чащоба, морозная пустыня, звенящая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием деревьев да шорохом падающего с веток снега. Ни деревень, ни поселков. Казалось, нет тут ничего живого. Но чем дальше они ехали, тем лучше становилась дорога. Под деревьями, не выбегая на открытые места, перекрещивались многочисленные лыжни. Из-за кустов появлялись неожиданно красноармейцы в маскировочных халатах. Требовали предъявить документы. На какой-то поляне увидел Игорь множество танков, выкрашенных в белый цвет. Они стояли двумя рядами, накрытые сверху белой же сеткой.

Проехали пять, восемь, десять километров, и каждый раз, когда пристально вглядывался в лес, Игорь замечал что-нибудь новое: то группы бойцов, то орудия среди кустарника. В небольшой деревушке ржали лошади. Гуща березняка скрывала двуколки. По краю поляны горбатились занесенные снегом крыши землянок.

— Товарищ полковник, как же это так, а? — волнуясь, спросил Игорь. — Недавно мы с Гиви под Крюково ездили. Там каждый человек на счету, на каждую пушку молятся. А здесь вот сколько народу угрелось! Тут не дивизия, тут побольше!

— А ты раков когда-нибудь ловил? — повернулся к нему Прохор Севостьянович.

— Приходилось. Но при чем тут раки?

— Так вот, дорогой юноша, чтобы рак тебя за палец не цапнул, надо ему клешню оборвать. Сразу. Пока он в нору не залез и там оборону не занял. Существует в армии этакое понятие — стратегия. Ты на всякий случай запомни, а пока смотри да мотай на ус.

Игорь пожал плечами, но расспрашивать больше не стал. Дальше ехали молча, думая каждый о своем.

Десятки раз читал Прохор Севостьянович Порошин о том, что Родина ничего не жалеет для своих защитников, десятки раз сам говорил об этом в выступлениях и докладах. Но только теперь, впервые может быть, осознал, что кроется за этой привычной избитой фразой. В ноябре, в самый разгар боев под Москвой, он получил назначение на должность командира стрелковой бригады, сформированной в одном из приволжских городов.

Действительно, страна дала все, что могла. Бригада специально готовилась к действиям в зимних условиях, бойцы были одеты тепло и легко. Лыжники имели удобные ватники, стрелки и артиллеристы — белые козьи полушубки. Прямо с заводов, обосновавшихся после эвакуации на Урале и в Сибири, прибывало оружие. Автоматы, еще месяц назад считавшиеся редкостью, получила почти половина красноармейцев. Достаточно было пулеметов и минометов. Особенно радовала новая техника — противотанковые ружья. Не вблизи, не бутылками и гранатами, а с большой дистанции могли теперь стрелки бить немецкие танки.

Но самое главное, конечно, люди. Треть бригады составляли фронтовики, прибывшие из госпиталей: обстрелянный, опытный народ, способный воевать грамотно. Это был костяк, цементировавший роты. Через военные комиссариаты поступила молодежь, комсомольцы, спортсмены — крепкие ребята, досаждавшие командирам одним вопросом: скоро ли в бой?