Неистовый Роланд. Песни XXVI–XLVI - [129]
Но из такого отношения к языку следовал вывод о невозможности перевода итальянской поэзии на какой бы то ни было другой язык. Наиболее категорично это высказано в статье о Петрарке[479]. Все известные нам стихотворные переводы Батюшкова из Петрарки, Ариосто и Тассо относятся к 1808–1811 гг., и все они были окончательно им отвергнуты как неудовлетворительные[480]. Стремление Батюшкова возможно ближе и точнее передать оригинал привело его к отказу от стихов и заставило обратиться к прозе как более верному средству достижения цели. И после 1811 г. Батюшков, видимо, больше не переводил стихами своих любимых поэтов. Единственным исключением явилось стихотворение «Подражание Ариосту», но его следует отнести к тем переводам и подражаниям Батюшкова, которые были связаны с антологической поэзией (см. ниже).
В 1817 г. испытывая большие денежные затруднения, Батюшков задумал издать «Пантеон итальянской словесности». К этому времени у него уже были готовы несколько прозаических переложений фрагментов из Тассо, Петрарки, а также новеллы Боккаччо. Кроме того, в издание должны были войти очерки об итальянском языке и литературе, о творчестве крупнейших писателей Возрождения, в том числе и новые отдельные статьи о Тассо и Ариосто. В разделе переводов наибольшее место отводилось Ариосто; предполагалось включить три отрывка из «Неистового Роланда»: «Бешенство Орланда», «Путешествие в луну» и «Альчина». Но прозаические переводы тоже не удовлетворяли Батюшкова. По его словам в прозе оставались «одни мысли» и «только тень слога живого», и, как он писал Вяземскому, «от чего нередко у меня руки опускаются»[481]. Когда же выяснилась невозможность издания «Пантеона», Батюшков прекратил дальнейшую работу, а готовые вещи отдал в журналы. Из поэмы Ариосто был напечатан только фрагмент «Исступление Орланда» (XXIII, 100–136 и XXIV, 1–13 — с некоторыми купюрами и перестановками)[482]. Вот как выглядит отрывок из этого перевода:
«Несчастный Граф Анжерский сошел с коня своего и увидел при входе в пещеру новые слова, Медором написанные в счастливые минуты любви и наслаждения. На языке арабском изъясняли они свое блаженство, в стихах прелестных без сомнения, ибо любовь, вы знаете, всегда красноречива.
Древа тенистые, долины злачные, ручьи студеные, и ты хладная пещера, обильная тенями гостеприимными, где Анжелика, дочь Галафрона, втуне обожаемая моими соперниками, в моих объятиях покоилась! Чем может воздать вам бедный Медор! Хвалою вечной и вечною признательностию. <…> Три раза, четыре и шесть и более, все перечитывал несчастный ревнивец, желая находить не что ясно было начертано; но истина при новом чтении ярче и ярче блистала, и сердце его сжималось ледяною рукою. Безмолвен, мрачен, вперил неподвижные очи в хладный камень; горесть несказанная, как свинец лежала на сердце и все чувства замерли».
Вслед за Жуковским Батюшков и сам пережил увлечение замыслом «романической» поэмы. Сначала он избрал героем поэмы Рюрика, потом наметил новый сюжет — «Русалку»[483]. Сохранился беловой набросок плана этой поэмы в четырех песнях, из которого видно, что поэма замышлялась по традиционному принципу сочетания исторической «истины и поэтического вымысла». Действие поэмы отнесено ко временам Аскольда, но в плане трудно уловить элементы русского фольклора[484], зато отчетливо проступают мотивы западноевропейских поэм, в частности Ариосто и Тассо. Потом, уже не надеясь на Жуковского, ни на себя, Батюшков перенес свои надежды на юного Пушкина. В 1818 г. на вечере у Жуковского он услышал отрывки из «Руслана и Людмилы» и был «поражен неожиданностью и новостью впечатления»[485]. Батюшков пристально следил за развитием таланта Пушкина, но особенно интересовался его работой над поэмой и восторженно писал Д. Н. Блухову: «Сверчок начинает третью песню поэмы своей. Талант чудесный, редкий! Вкус, остроумие, изобретение, веселость. Ариост в девятнадцать лет не мог бы писать лучше». В том же письме, перед отъездом в Италию — «землю Сципионову и Ариостову» — он шутил, вспоминая распространенный анекдот об Ариосто: «Стращают меня разбойниками и кинжалами. Но Ариоста не ограбили близ Флоренции; я не Ариост, но его друг: кого же убоюсь?»»[486] Из Италии Батюшков писал мало, но и в этих письмах встречается имя Ариосто, а итальянцев он называет «внуками Ариоста». В письме из Неаполя А. И. Тургеневу он прямо заклинал: «Просите Пушкина именем Ариоста выслать мне свою поэму, исполненную красот и надежды, если он возлюбит славу паче рассеяния»[487].
Как бы творческим прощанием Батюшкова с итальянским поэтом явилось «Подражание Ариосту», написанное уже в Италии:
Вольный перевод отрывка из «Неистового Роланда» (первые шесть строк 42-й октавы из I песни) Батюшков превратил в самостоятельное стихотворение, которое Белинский приводил даже как образец итальянской антологической поэзии, «сродной с классическим гением древности»
