Неистощимая - [157]

В отцовском кабинете ничего не было. Не только кабаньей головы и остальных охотничьих трофеев, но и стола с приборами, ружей в вертикальном ящике-сейфе и самого сейфа, книг в шкафах и самих шкафов, кожаных кресел, ковров на полу и на стенах, картин… Ничего. Многочисленные и почему-то окровавленные осколки стекла – видимо, от книжных шкафов – валялись на полу. Катя помимо себя, вовсе не давая себе труда задуматься, почему битое стекло полно крови, отстраненно поняла, что по стеклу ходили босыми, даже без лаптей, ногами; злобно хмыкнула.

Она осторожно пошла дальше по потайному ходу и вскоре оказалась перед вторым так же светящим лучом, заглянула и в него. Тут прежде была отцовская спальня.

Мы могли бы вам сказать, дорогие мои, что сейчас спальня князя Кушакова-Телепневского сияла – или зияла, это как вам будет угодно – совершенною пустотою, даже без стекла на полу, но это станет неправдою, пустоты не наблюдалось. Во-первых, на полу спальни – и на прежнем месте кровати, и на месте бюро, и стульев, и на месте шкапа – везде лежали кучки человеческого дерьма, а во-вторых, прямо посреди дерьма стояла на коленях и на локтях деревенская баба с отвислым белым животом. Сермяжное платье ее было закинуто ей на затылок, а сзади бабы примостился мужик со спущенными портами и… как бы нам тут выразиться, дорогие мои? У этого действа нет названия на Kатином языке… Словом, Катю громко вырвало за тонкою стенкой, вывернуло прямо себе под ноги и на сами ноги, на подрясник, но мужик с бабою ничего не услышали.

Отдышавшись, насколько это оказалось возможным в смраде, Катя двинулась назад, к кабинету. Она, кривясь от чувства гадливости, начала нашаривать в воде потайной металлический рычаг. Некоторое время Катя ничего не находила, пока ее узкая ладошка не обхватила круглую короткую шишечку, словно бы распушенную белками специально для самовара; тут же Катя потянула за нее. С тихим щелчком отворилась панель, через которую они ретировались с Иваном, мужики так и не обнаружили потайной ход!

Совершенно мокрая, Катя вылезла на карачках в кабинет, распрямилась и короткое время постояла, опустивши руки. Тут тоже, разумеется, валялись кучки – следы народного присутствия. Битое стекло хрустело под ногами. Вперемешку со стеклом на полу валялись книги отцовской библиотеки – их с Машею любимой библиотеки! Но на книги Катя не стала и смотреть – не хотела слез, слезы сейчас оказались бы совсем ни к чему.

Она не боялась ничего – ни того, что ее сейчас услышат, ни того, что могут войти и что-либо сделать с нею. В странном состоянии находилась Катя, словно не ощущая своего тела, словно бы невесомой и невидимою она была сейчас. И действительно: незнакомый ей – еще один – мужик в распахнутом кафтане зашел в кабинет, осмотрелся и как будто не заметил ни стоящую прямо посреди кабинета Катю, от отверстый зев потайного хода. Не увидел! А Катя даже не оглянулась на него. Она смотрела на «Бегство в Египет» – фреску великого флорентийца Джотто ди Бондоне. Сама-то выписанная Джотто фреска находилась в Падуе, в среднем ряду крохотной капеллы дель Арена, но князь Борис Глебович Кушаков-Телепневский, когда-то в юности побывавший в итальянской Падуе и пораженный живописью на стенах маленькой капеллы Скровеньи, не пожелал иметь у себя в доме всего-то-навсего масляную копию великой картины. Борис Глебович выписал из Италии живописца вместе с материалом. Трехслойною итальянской штукатуркою покрыли чуть не полвершковый[196] в толщину лист флорентийского картона, и итальянец-копиист, как и положено, по сырой штукатурке, написал копию Джотто – полноценную фреску.

Исполняя волю царя Ирода к избиению младенцев, среди которых якобы есть будущий царь Иудейский, по всему Вифлеему шастали стражники, алчущие избить каждого, родившегося в эту ночь. Потому Святое Семейство по дороге, указанной Божьим Ангелом, немедленно прямо из ослиных яслей двинулось в теплый и спокойный Египет. Бежало Святое Семейство в Египет, полный света и тишины. Покорный ослик вез на себе Марию с Младенцем, Иосиф шел впереди, оглядываясь на Жену с Ребенком и разговаривая с попутчиками, потому что дорога в Египет, судя по всему, знаема была множеству людей, но Ангел указывал путь именно им, и можно было предположить, что им одним, ведь именно Марии показывал Ангел дорогу – туда, вперед, туда, в благословенный Египет. Потом Младенец вернется, Он придет, чтобы спасти всех нас, но Самому погибнуть. Вот почему покорность судьбе и готовность к новому горю изображалось на лике Марии, а тревога – на лице Иосифа, вот почему суровый лик Младенца обращен был не вперед, к теплу и свету, а в сторону только что покинутого Вифлеема, где всему семейству грозила смерть, где смерть и забвенье, где нет спасения – никому.

Сейчас Катя смотрела на фреску в тяжелой черного дерева раме. Оставалось только удивляться, зачем мужики не забрали и даже никак не испохабили изображение, не Лики же Святого Семейства, не Божий Ангел остановили их, взяли же мужики во всей усадьбе иконы. И мы, дорогие мои, тоже не знаем, что сохранило кушелевского Джотто для будущего.