Негрский старорус - [7]

А вот и четвертый пункт его мировоззрения — никогда не скупиться, скупой платит дважды.

* * *

В какой–то деревне Смит щедро расплатился со сморщенным стариком с раскосыми глазами и велел ему подобрать ему на свой вкус самую красивую девушку в деревне, только чтобы обязательно была с раскосыми глазами.

— В Мозамбике обитают негритянские монголы или монгольские негры, а узкоглазые красавицы мне нравятся больше всех, особенно филиппинки.

Старик в ответ закричал, потрясая над головой деньгами, а Смит не зная португальского, то и дело накидывал старику по пятерке.

— Переведи ему, что это хорошая цена за чернокожую, — сказал Смит.

— Смит, не будь дураком, — усмехнулся Лопсяк. — Он говорит, ты слишком много даешь за ласки местной красавицы.

Смит добавил старику еще десятку. Старик только пуще взбеленился.

— Да говорят тебе, дурная башка, это слишком много, — попытался Лопсяк растолковать сильно поддатому напарнику. — Дед говорит, что за такие деньги он готов продать тебе настоящую белую девушку. Ее покойный отец был богом для этой деревни.

— Каким еще богом? — оторопел Смит.

— Любой врач для аборигенов всегда в ранге бога. Холера, знаешь, и богов не щадит — доктор умер тут же вместе с женой, а грудную девочку в деревне вырастили.

— У меня перед глазами все плывет, — замотал головой Смит. — Да, в жару перебирать виски никак нельзя. Я ж тебе говорил, нужно брать в полет только пальмовое пиво. Что–то мне расхотелось развлекаться с девками. Полетели назад.

Старик схватил Смита за руку и потащил в темную хижину. Смит вырвался, тогда старик затащил в хижину из соломы Лопсяка, который так и остолбенел — на циновке сидела голая по пояс белокурая девочка лет пятнадцати с чистыми голубыми глазами, словно вчера приехала в Африку из какой–нибудь белорусской деревни.

— Смотри, солдат, она — белая, — старик принялся задирать ей подол юбки из сухих листьев.

Лопсяк зажмурился и выскочил со смехом.

— Смит, иди сам разбирайся!

— Чего ему опять неймется?

— Хочет доказать по срамному волосу, что девушка — белая по рождению, а не мулатка.

— Да пошел он со своими доказательствами, меня сейчас вытошнит от этих срамных волос. Полетели отсюда!

Чихнул стартер. Закрутился пропеллер, но путь самолету загородил старик, державший за руку упирающуюся девушку.

— Чего ему еще надо?

— Упрямый, как ты. Говорит, за такие деньги ты ее купил, теперь она твоя, и поэтому должен забрать с собой.

— Переведи ему, я их сейчас обоих пропеллером порублю.

— Зачем так сразу? Заведешь себе белую любовницу. Забери ее в Сидаду, найми там бунгало и развлекайся с ней от случая к случаю.

— Я в жизни ни разу даже собаки не заводил, чтобы меня никто ничем не связывал.

— Тогда вот держи сто долларов, я у тебя ее перекупаю.

— Сто — слишком много. Я заплатил семьдесят пять.

— Бери сто!

— Не возьму лишнего, это мой принцип!

— У меня тоже принципы есть!

Лопсяк выругался по–русски и оттащил старика с девчонкой от самолета:

— Я покупаю ее. Через недельку прилечу к ней на месяц в отпуск. Вот тебе еще деньги, построй ей отдельную хижину. Я буду с ней там жить. Все понял?

Старик из благодарности долго тряс руку Лопсяка обеими ладонями.

5

Девчушку старик представил Лопсяку как Малавила, но имя Малаша больше бы ей подошло, как ему показалось.

Капитан Кромасс к его затее отнесся равнодушно, но на месяц отпуска согласился. Лопсяк не первый, кто обзавелся походной женой, экая невидаль. К сообщению о ее происхождении от белых родителей Кромасс отнесся скептически — просто необычно светлая мулатка с редким цветом волос и глаз. Мало их таких, светленьких от его наемников негритянки по деревням нагуляли?

* * *

Лопсяк приехал к Малаше на фургоне, груженном всякой домашней рухлядью, какую ему удалось достать у белых фермеров в этой глухомани. Две недели он обустраивал свое «семейное» гнездышко, построенное далеко в стороне от других домов, на третью его походная жена сбежала в родную хижину.

Староста–старик избил ее на площади бамбуковой палкой, чтобы другие видели, чтó женщине полагается за непослушание, и, связанную, снова затащил в бунгало Лопсяка.

В деревне только староста довольно сносно говорил по–португальски. Малаша с трудом подбирала слова:

— Не хочу дом! Боюсь белый человек!

— Ты сама белая, Малаша, глянь–ка в зеркало, — увещевал ее «новобрачный».

Малаша с явным сожалением трогала свои светло–русые дреды и только вздыхала — ей с самого детства приходилось терпеть насмешки за цвет и форму волос и кожи.

— Не хочу учиться писать… не хочу читать…Не могу носить белье, мне жарко…Больно ногам ходить в туфлях… Женщины из деревни смеяться будут…

— Ты должна одеваться, как белая женщина.

— Я буду рожать тебе детей. Буду кушать варить. Буду любить. Ты — мой хозяин. Но ходить хочу, в чем хочу. Жить хочу, как хочу

Малаша выбросила коврики и посуду, натащила в домик соломенных циновок, кувшинов из тыквы и каких–то линялых тряпок. Принесла даже деревянную ступу, в которой африканские женщины толкут зерно.

Целыми днями она просиживала на корточках с кумушками во дворе, причем они не прятались в тени, а всегда торчали на солнцепеке. Лопсяк устроил настоящий европейский надворный туалет с настоящим унитазом. Но Малаше это строение казалось ловушкой для зверей. По большому или малому делу тут и женщины, и дети, и мужчины усаживались рядом чуть ли не посреди дороги, а вместо туалетной бумаги использовали придорожную пыль.