Негодяй - [12]

— В общем, все ясно. Не волнуйтесь, гражданин Сидякин, желаю вам всего хорошего. Ступайте, ступайте, а то простынете. Вот вы как налегке…

Роберт Николаевич ушел, на прощание бросив уничтожающий взгляд на Виктора. После его ухода стало относительно тихо. Кроме младшего лейтенанта, за деревянной перегородкой еще один милиционер, сержант, пил чай.

— Ну что, друг, личность свою определять не желаешь? — строго спросил младший лейтенант. — Ведь в камеру посажу и буду держать, пока не признаешься.

Виктор молчал, глядя в окно, забранное решеткой.

— А че ты на гражданина с кулаками кинулся? Что он тебе сделал?

Виктор молчал.

— Ты раньше этого гражданина видел, знал?

Виктор молчал. И тут розовощекий лейтенант с такой силой врезал кулаком по столу и так заорал, что сержант, пивший чай, испуганно покосился на него.

— А ну отвечать, когда с тобой старшие разговаривают, мать твою!

Виктор вздрогнул, посмотрел на младшего лейтенанта. У того добродушные светлые глаза сделались черными.

— Что ты передо мной выдрючиваешься?! С тобой по-человечески разговаривают!

— А чего со мной разговаривать? Сажайте на пятнадцать суток, и все.

— Как тебя зовут?

— Ну Виктор…

— Фамилия?

— Ну Суханов…

— За что незнакомого человека избил? Ты что, ненормальный? Если ненормальный, сейчас в психдиспансер отправлю.

— Это мой отец.

— То есть как? Не понимаю, — растерялся милиционер.

— Что такое отец, не понимаете? — насмешливо посмотрел на него Виктор.

— А как же? То есть, он что? Ничего про тебя не знал, что ли?

— Вот именно.

— Постой, а как же алименты? Не платил, что ли?

— Мать не берет с него алиментов.

— Понятно… Это вы, значит, первый раз встретились?

— Ага… я его нашел.

— Понятно… — Милиционер задумался, глядя на Виктора. — А фамилию, адрес кто дал? Мать?

— Справочная дала.

— Понятно, — опять повторил лейтенант и вдруг взял со стола протокол и порвал его, швырнул в корзину обрывки. — Присядь, чего стоишь? В ногах правды нету. Ну, присядь, присядь, не выдрючивайся!

Виктор уловил в его голосе дружелюбные нотки, присел на краешке стула, закинул ногу за ногу.

— А зачем к нему пошел, а? Нет, ты не подумай, я так… по-человечески интересуюсь. Увидеть хотелось? Или что? Денег просить?

На последние слова Виктор презрительно усмехнулся.

— Ну конечно, не денег, это я так, — младший лейтенант поскреб в затылке. — Ну а зачем тогда?

— Морду набить, — с неохотой произнес Виктор.

— Так ведь он все равно ничего не понял, — младший лейтенант даже обрадовался, что Виктор заговорил. — И даже если б ты ему сказал, кто ты есть, он все равно ничего не понял бы, вот ведь какая штука.

— Почему?

— Да потому… Если он за… Тебе сколько лет? Шестнадцать, семнадцать?

— Шестнадцать с половиной.

— Если он за шестнадцать с половиной лет ни разу про тебя не вспомнил, не поинтересовался, как его сын родной живет… э-эх, вот ведь люди, ч-черт! — махнул рукой младший лейтенант. — Совести у них нет.

— А у кого она есть? — вновь усмехнулся Виктор.

— Ну-у, брат, ты того… загибаешь. У меня, например, совесть есть. У него, — он ткнул в сторону сержанта. — У тебя, я думаю, совесть есть?

— Почему вы так думаете?

— Ну, потому, что… пошел же ты к нему? Нашел адрес и пошел. А знаешь, почему? Это в тебе твоя оскорбленная совесть говорила, точно, точно, не улыбайся. За мать обида, за себя. Думаешь, я не понимаю? Вот ты скажи, ты смог бы ударить человека слабее себя, а? Смог бы или нет?

— Н-не знаю… — Виктор вдруг смутился, опустил голову.

— Вот я не смог бы, честно говорю. Совесть не позволит, И ты не сможешь, я ведь вижу. Совесть — это, брат, самая главная черта в человеке! — Младший лейтенант говорил с таким воодушевлением, что Виктор опять опустил голову.

Младший лейтенант достал из шкафчика шинель, надел ее, аккуратно застегнулся:

— Ну, пошли… Дежурство мое кончилось.

— Только сегодня узнал, что мать школу с золотой медалью закончила и университет с отличием, не ожидал я от нее такой прыти, — усмехаясь, рассказывал Виктор. — Почему-то казалось, что она всегда на чужой шее жила.

— Часто с матерью ругаешься? — покосился на него младший лейтенант.

— Бывает… Не люблю я ее.

— За что?

— За все. — Виктор смотрел в сторону.

Они шли по бульвару. Быстро темнело.

Разом зажглись фонари и засверкали сугробы.

— Небось, идешь и думаешь, и чего этот мент ко мне прицепился? — с усмешкой проговорил младший лейтенант, покосившись на Виктора.

— Да какая вам разница, что я думаю, — пробормотал Виктор. — Пожалели, а теперь в душу лезете. Это что, плата такая, что ли?

— Плата, говоришь? — чуть нахмурился младший лейтенант. — Зря ты так. Я жалеть тебя не собирался. Я протокол порвал, потому что было несправедливо тебя на пятнадцать суток сажать.

— У меня, может, столько других хвостов, что ваши пятнадцать суток — детский сад, — усмехнулся Виктор. — Справедливость — несправедливость! Кого это колы-шит? Ну, посадили бы — отсидел бы, не рассыпался!

— Чудные у тебя рассуждения, — задумчиво ответил младший лейтенант. — Люди на смерть шли за справедливость.

— Это я в школе слышал… Ну, шли. А что толку? Всеобщая справедливость восторжествовала? Или что еще? Шиш с маслом! Христа вон две тыщи лет назад распяли, тоже, вроде, за правду и справедливость, ну и что? За эти две тыщи столько наподличали, столько гадостей натворили, что еще две тыщи лет надо, чтобы отмыться!