Негативная диалектика - [41]

Невозможно перенести в слова неопределенное, незаконченное. Это может быть причиной, что философы, за исключением, возможно, Ницше, прошли мимо данной задачи. Скорее, незавершенное является предпосылкой для понимания философского текста как его обязательного свойства. Незавершенное может внезапно возникнуть в истории и снова замолкать, если представляет угрозу для музыки. Хайдеггер аннексировал эту незавершенность и, наверное, чтобы намеренно устранить ее, превратил буквально в раздел предметности квази более высокого порядка: для чего философия, которая знает, что она не выносит суждений ни о понятиях, ни о фактах; философия, которая никогда не знает своего предмета, все-таки может обладать собственным позитивным содержанием по ту сторону факта, понятия и суждения. Незавершенность мышления, таким образом, возвышается до самого невыразимого, которое мышление хочет выразить, беспредметное - до обретшей контуры предмета собственной сущности; как раз это и повреждает, разрушает философское незавершенное. Под тяжестью традиции, которую хочет сбросить с себя Хайдеггер, невыразимое обретает компактность и выраженность в слове бытие; протест против овеществления овеществляется, становится внешним по отношению к мышлению, иррациональным. Непосредственно занимаясь проблемой невыразимого в философии, Хайдеггер снова "загружает" философию, "загружает" вплоть до отказа от сознания, протеста против него. В наказание в соответствии с логикой концепции иссякает тот засыпанный и замусоренный источник, который Хайдеггер хотел бы расчистить; этот источник сейчас нужен ему, пожалуй, больше, чем когда бы то ни было; ощущается потребность в понимании, характерном для разрушенной философии, тяготеющей к невыразимому своими опосредованиями. То, что под давлением Гельдер-линга, приписывается скудности времени, суть убожество мышления, считающего, что оно по ту сторону времени. Непосредственное выражение невыразимого ничтожно, незначительно, недействительно; где присутствует это выражение, его печатью, как в великой музыке, становится ускользание в прошлое, оно в плену потока, а не указующего "Это оно" (Das ist es). Мышление, которое хочет мыслить невыразимое, отказываясь от мысли, фальсифицирует это невыразимое, превращает в псевдовещь (Unding) совершенно абстрактного объекта; меньше всего невыразимое хотело бы им стать.

Детский вопрос

Фундаментальная онтология, отстаивая свои позиции, могла бы аргументировать их таким образом: ребенок (допущение: он не есть с позиций фундаментальной онтологии оптически - психологическое) спрашивает о бытии. Это побуждает его к рефлексии; рефлексия рефлексии могла бы, как с давних пор в идеализме, исправить ошибку. Но едва ли двойная рефлексия вопрошает, подобно ребенку, непосредственно. Позиция Хайдеггера рисует образ философии по аналогии с антропоцентризмом взрослого как философию детства человеческого рода, как довременно-вневременную (vorzeitlich-

?berzeitlich). То, над чем трудится ребенок,этопрежде всегоегоотношение к словам, которые он усваивает с усилиями и напряжением, которые трудно представить себе в более позднем возрасте; потому что слова -этомир, в известной мере доверенный ему как один из объектов его детской активности. Ребенок хочет подтвердить для себя значения слов и, занимаясь этим с чертовским мелочным упрямством (вполне, правда, объяснимым с позиций психоанализа), он приходит к отношению слова и вещи. Ребенок может изводить свою маму педантичными вопросами, почему банк называется банком.Но егонаивность совсем не наивна. В качестве языка в очень раннее движениеегосознания и мысли входит культура - закладная на рассуждения о первоначальности (Urspr?nglichkeit). Смысл слов и их истинное содержание, их "отношение к объективности" еще не слишком сильно подразделяются; знать, что означает слово банк и что такое банк в действительности -зачем добавлять суждение существования, для детского сознания равноценно или по крайней мере недифференцировано, во всякомслучаес трудом различимо бесчисленное множество раз. Детская непосредственность, ориентированная на запас слов, самоопосредована в том отношении, что преформирует, предорганизует ковыряние (das Bohren) в поисках почему, в поисках начального и первого (Ersten). Язык узнан не в качестве ?????, "taken for granted", но как ?????; в начале фетишизм, и ему постоянно подчинена охота за начальным. Правда, этот фетишизм практически почти нельзя заметить, потому что решительно все мыслимое является также и словесным, а бессознательный номинализм неистинен в той же мере, что и реализм, приписывающий грешному языку атрибуты откровения. Хайдеггер понимает, что не существует безъязыкового "в себе" (An sich); что язык, следовательно, присутствует в истине, а не истина в языке, как всего лишь обозначенная посредством языка.Ноконституивное участие языка в истине не создает их тождественности. Сила языка подтверждается тем, что в рефлексии бытие и вещь отделяются друг от друга[1b-4]. Язык превращается в инстанцию истины, только если осознается нетождественность выражения (Ausdruck) и помысленного (Gemeinten). Хайдеггер отказывается от такого хода мысли, он с первых шагов придерживается границ диалектики философии языка. Его мышление является восстановлением и в том, что оно посредством ритуала именования, называния (Nennen) хочет восстановить власть имени. Эта власть между тем не есть нечто подобное власти именования в современных, ставших светскими языках. Секуляризация лишила субъектов имен, и их нетерпимость, отсутствие философского доверия к богу потребовали объективности от языка.Ноязык является чем-то большим, чем знак, лишь благодаря своей сигнификативной силе в той сфере, где язык максимально точно и плотно (dicht) обладает мыслимым. Язык существует, пока он становится языком, становится в постоянной конфронтации выражения и вещи. Об этом размышлял Карл Краус, который сам вполне мог бы симпатизировать онтологической трактовке языка. Система же Хайдеггера является, согласно формулировке Шолема, резвящейся немецкой каббалистикой. К историческим языкам Хайдеггер подходит так, как будто они и есть языки бытия; для него это романтические языки, как и все грубо антиромантическое. Хайдеггеров-ский способ диструкции лишается языка перед незамеченной филологической конструкцией, которую он одновременно суспектирует. Сознание такого типа утверждает то, что его окружает или, по крайней мере, примиряется с этим; спонтанный философский радикализм в своих исторических проявлениях всегда является продуктом сомнения. Радикальный вопрос, который ничего не разрушает, кроме самого философского радикализма, является иллюзорным, вопросом лишь по видимости.