Нефертити. «Книга мертвых» - [80]

— Похоже на общество для избранных, куда приходят только по приглашениям, обмениваясь какими-нибудь особыми рукопожатиями.

— Оно каким-то образом связано с золотым пером.

— Откуда вы знаете?

— Я показал Хоремхебу перо, и почти сразу он упомянул об этом обществе. Крутится у меня в голове какая-то мысль. Я просто не могу… ее ухватить.

Жара стояла уже нестерпимая, и никакой северный ветерок не облегчал ее бремя. Мы медленно, в раздумьях шли в тени зданий вдоль Царской дороги. Фургоны и повозки боролись за право проехать под крики и ругательства возниц. Постоянное движение на дороге было знаком близости Празднества. В воздухе витало почти осязаемое нервное напряжение, запах металла, пыли и чего-то еще — страха. Я вспомнил, каким был охвачен возбуждением в первый день своего пребывания здесь, незабываемый трепет при мысли о тайне в высших кругах. Каким же я был глупцом! Я ничего не понял.

Мы покинули предместье. Неподалеку стоял странный дворец, квадратный, приземистый и темный, как запертый ящик. Из любопытства я направился к нему, Хети с неохотой поплелся за мной. Здание казалось заброшенным. Внушительные двери слегка перекосились; Изнутри доносились странные крики, похожие на детские, но более буйные. Затем раздались призывные, пронзительные трели флейты… и вновь тот же самый крик.

Я осторожно толкнул дверь, и она тяжело распахнулась. Никого не было видно. По мраморной лестнице мы поднялись в большой внутренний двор без крыши. В центре стоял пересохший фонтан, буквально залитый серым и белым птичьим пометом, от фонтана отходили четыре неглубоких канала с затхлой зеленой водой. Над двором была натянута сетка, а кое-где для создания тени — полотнища когда-то ярких, а теперь выцветших тканей. Под арками двора висело множество клеток, некоторые пустые, в других все еще обитали маленькие птицы. Внезапно откуда-то вылетел длиннохвостый, с яркими крыльями попугай и с резкими воплями пересек открытое пространство. Его появление, казалось, переполошило остальных птиц, и воздух огласился бурей криков.

Сквозь весь этот шум раздался окрик:

— Кто здесь?

Со стоявшей в тени скамьи медленно поднялся старик и зашаркал к нам.

— Мы услышали крики… дверь была открыта, — сказал я.

— Поэтому вы просто решили войти и удовлетворить свое любопытство.

— Кто здесь живет?

— Никто. Уже год никого. Кто-то же должен ухаживать за птицами. До них никому нет дела.

Он позвал, и попугай слетел со своей жердочки. Зелено-золотым вихрем он уселся на плечо старика и ласково ущипнул его за волосатое ухо. Потом посмотрел на нас и разразился потрясающей руладой, словно подражая какому-то очень искусному певцу, который, наверное, здесь выступал.

— А кто тут жил? — поинтересовался я.

— Царица. Ну, она была почти что царицей, одно время. Интересно, помнят ли еще ее имя теперь, когда она в опале.

— А как ее зовут?

— Кийа.

Птица повторила имя с напевной интонацией разочарованного любовника. Я этого имени не слыхал.

— А что с ней случилось? — спросил я.

Старик пожал плечами:

— Впала в немилость. Власть — она как огонь. Поглощает все. А когда огонь стихает, остается лишь пепел.

Он говорил так, как будто в любой момент это могло произойти с любым из нас — мы тоже превратимся в пепел и тени. Я обвел взглядом поблекшее, обветшавшее великолепие дворца. Как быстро настоящее становится прошлым.

Мы оставили старика с его птицами и их затихавшими криками, вернулись к барке и отправились назад, к центру города, уже против течения. Никакой северный бриз не помогал нашему единственному парусу; солнце, отражаясь от воды, обжигало лица и пекло головы. Мы как могли защищали глаза и держались у самого восточного берега, где нависавшие над водой деревья время от времени давали тень. Но на подступах к главной пристани никого не пропускал ряд тростниковых яликов, управляемых вооруженными солдатами в форме. Водное пространство вокруг пристани было очищено от всех судов, и нам был виден занимавший освободившееся место необыкновенно величественный государственный корабль.

Он был огромен, не меньше ста локтей в длину, с двумя рубками и конюшнями для упряжных лошадей на палубе. Выше, куда подняться можно было по лестнице — лестница на корабле! — находились тщательно продуманные помещения для пассажиров и галерея, поддерживаемая стройными колоннами. Плавучий дворец. Широкий корпус корабля изящным изгибом поднимался к золотым бутонам лотоса, увенчанным диском Атона. На носу было нарисовано большое охранительное око Хора. На носу и на корме развевались вымпелы. С каждой стороны сидело по крайней мере тридцать гребцов, потные головы которых виднелись над планширами. Громадный синий парус, украшенный узором в виде золотых звезд, был закреплен на мачте с двумя длинными поперечинами, мачта по высоте равнялась почти полной длине судна. На вершине ее восседал золотой сокол. На причале выстроились в ряд жрецы со скипетрами и веерами. Где-то, по-видимому, был спрятан оркестр, потому что до нас донеслись звуки музыки.

Во флоте было всего несколько таких судов. Другие я видел раньше, в Фивах, и даже как-то раз обошел «Возлюбленного Обеих Земель», пока тот стоял в доке. Но это был какой-то новый корабль. Путешествовать на нем могла только очень, очень важная особа. Эйе. Должно быть, он.