Нефертити и Эхнатон - [84]

Аналогии находили и между доктринами Моисея и Эхнатона. Бог обратился к Моисею, чтобы тот открыл миру точную истину: «Нет подобного Богу Израилеву, который по небесам принесся на помощь тебе, и во славе Своей на облаках» (Вт 33:26).

С точки зрения Андрэ Нейера, путь Моисея состоял в «познании Бога, отличного от всех других, – Бога единого, творца и владыки земли и неба, чья ясная воля совпадает с идеалом справедливости и праведности». Нейер, который не любит египетскую цивилизацию, тем не менее, вынужден признать, что жизнь Эхнатона также была «страстным поиском единства: единства добра и истины, единства противоречивых сил природы в едином солнечном Диске, единства жизни и смерти в созидательной энергии того же Диска». Однако вся эта теория основывается на представлении об Эхнатоне как о творце монотеизма. Мы же имели возможность убедиться, что такое представление неверно. Идея Единого Бога, которую евреи довели до логического завершения, существовала в египетской религиозной мысли с самого начала.

Господь поведал Моисею, что Он является Богом всех народов, но лишь с Израилем заключил завет, дабы народ израильский привлек к нему другие народы. В этом откровении усматривали продолжение великого «универсалистского» проекта Эхнатона. Разве Атон не должен был стать «Богом всех народов»? Разве Моисей, пророк еврейского Бога, не возродил тот же идеал, но на иных религиозных основаниях? Ответ на оба вопроса – отрицательный. Мы видели, что Эхнатон не разрабатывал проектов универсалистского типа – хотя бы уже потому, что не собирался никого обращать в свою веру.

Но, может быть, Моисей все-таки черпал вдохновение в личности Эхнатона или в его учении? Доказательств в пользу такого предположения нет. Однако сегодня уже вполне очевидно, что мы не поймем истоков христианства, не обратившись к египетской духовности.[123]

Заключение СОЛНЦЕ И ВЕЧНОСТЬ

Эхнатон не был ни гуманистом-просветителем, ни харизматическим лидером, ни исполненным человеколюбия романтиком, ни далеким от жизни мистиком. Он не воевал с собственным народом, а последний не восставал против своего повелителя. Ни Эхнатон, ни Нефертити ничем не напоминали фанатичных проповедников сектантского вероучения. Они не объявляли «священной войны» против жречества Амона. «Солнечная чета» царствовала в мире, и ей привычно повиновались все – жрецы, армия, полиция, различные звенья административного аппарата.

Эхнатон, прошедший обучение у лучших наставников и сведущий в древней символике, был, прежде всего, фараоном, то есть наследником всей египетской мудрости. Он ничего не менял ни в функционировании и статусе монархии фараонов, этого земного отражения божественного миропорядка, ни в природе сакрализованного государства, ни в характере египетского общества, в котором решающую роль играли храмы и «дома жизни» – центры знания. Как и другие фараоны, Эхнатон посвящал все свои силы лишь одной проблеме – проблеме обеспечения контакта с источником жизни. В зеркале амарнского искусства «царственность» предстает как сверхъестественная сила, к которой не приложимы человеческие нормы и которая воплощается в таинственных формах, не постижимых для рационального мышления.

«Образ Эхнатона, мало-помалу вырисовывающийся в исследованиях последних лет, – пишет Клод Траунекер, – это образ ответственного и энергичного правителя, мужественного и умного царя, который (в чем, быть может, и состояла его ошибка) довел свою мысль до полного логического завершения; образ царя, пожелавшего восстановить божественную власть в форме, близкой к той, что существовала в начале истории Египта».

Мы должны признать, как справедливо указывает Б. Дж. Триггер, что Эхнатон никогда не стремился утвердить монотеистическую доктрину, что, выдвигая на первый план культ Атона, он не ставил перед собой никаких политических задач, что он ни в коей мере не страдал психопатологией и был вполне способен выполнять возложенные на него функции.

В политическом плане Эхнатон проявил себя как сильный правитель. То, что он, в некотором смысле, нарушал традицию, назначая «новых людей» на высшие административные посты, – факт несомненный, но для Египта не исключительный. Эхнатон пользовался властью фараона во всем ее реальном объеме и, подобно своим предшественникам, возглавлял армию.

Однако этим дело не ограничивается: Эхнатон более действенным образом, чем другие фараоны его эпохи, исполнял свою роль царя-бога, ибо «возродил» и присвоил себе символические прерогативы владык Древнего царства. Он еще более возвеличил власть фараона, акцентировав ее значимость как земного отражения божественного мироустройства. Солнечный Диск стал символом духовного созидательного процесса – а также гарантом способности царя придавать всему существующему сакральный характер.

Процитируем великолепную молитву за Эхнатона, которая была записана в одной из гробниц эль-Амарны:

О ты, божественное Солнце, дозволь Эхнатону вечно жить рядом с тобой, согласно желанию твоего сердца, и лицезреть совершенство твое. Даруй ему жизнь, радость, изобилие. Пусть все, что ты обходишь, свершая свой круг, пребывает под стопами его, он же пусть приносит жертвенные дары твоему ка – он, сын твой, рожденный тобою. Юг и Север, Восток и Запад, а также острова в середине моря издают ликующие возгласы, завидев твое ка. Южная граница [владений Эхнатона] находится в самом дальнем месте, куда достигает дыхание ветра; северная граница – в самом дальнем месте, куда проникают солнечные лучи. Все их [чужеземных стран] князья повержены и бессильны по причине твоего могущества – совершенного жизнетворного могущества, которое погружает Обе Земли в (состояние) праздника и создает потребное для земли всей. Пусть царь всегда пребывает рядом с тобой, ибо он любит созерцать тебя. Даруй ему многочисленные хеб-седы [праздники обновления] и годы мира. Дозволь ему совершать деяния, желанные сердцу твоему, – и чтобы их было так много, как песка на побережьях, как чешуек у речных рыб и как шерстинок у скота. Дозволь, чтобы он оставался здесь [на земле]: доколе лебедь не станет черным, а ворон – белым; доколе горы не сдвинутся с места, а вода не потечет вспять, к своим истокам. Я же пусть буду продолжать служить совершенному богу [то есть царю], доколе он не пожалует мне гробницу.