Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского) - [7]
— Погодите, барчук. Постойте-ка…
Звук сочной оплеухи раздался во внезапной тишине — и малый в распахнутом кафтане, потирая скулу и умиленно улыбаясь, попятился назад, к сочувственно раздавшейся толпе. Его ретираду сопровождали энергические ругательства разгневанного обладателя бекеши.
— Не, братцы, это барин наш, — бормотал малый, холя побагровевшую щеку. — Дерется здорово! И ругаться умеет. Славно огорчил!
Лакей отпустил Евгения. Зеваки, удовлетворенно посмеиваясь, окружили доброхотного разоблачителя Бонапартовых соглядатаев.
"Господи, как глупо! — кусая губы, думал он, пробегая безлюдным переулком. — Ведь столица… Mon Dieu [19], как глупо…"
Он вдруг вспомнил, что дядя Богдан обещал нынче показать Пажеский корпус. Ему захотелось самому найти здание, давно созданное его воображением. Он учтиво остановил гвардейского франта в надвинутой на лоб фуражке с кисточкой и спросил дорогу. Франт пристально воззрился на покрасневшего отрока:
— Ступайте прямо до Аничкова моста; пройдя его, возьмите налево, по Фонтанке. Далее идите по Кирочной. Засим будет Таврический сад. Там спросите Таврический дворец… — Франт глубокомысленно поднял писаные дуги бровей. — Засим… э-з… Засим увидите Смольный. А там уж и рукой подать.
Евгений растроганно поблагодарил любезного незнакомца и пустился в путь.
Он успел приустать; кичливое великолепие города начинало подавлять его. Обилие пышного камня и скудность редких деревьев обратили его мысли к покинутой Маре.
— Какая здесь холодная весна, — вслух говорил он, стараясь шагать поскорей. — В овраге орешник уже цветет об эту пору.
И вспомнилось, ясно, четко — даже в ноздрях защекотало! — пыльное золотце орешникового цветенья, почти не пахнущее, дразнящее обещаньем близкого лета…
— Смольный, — сказал он. — Маменька воспитывалась в Смольном. Это славно, что Пажеский рядом!
Ему опять стало весело: скоро он будет пажом! Хлопотами дяди он уже зачислен в корпус. Останется подучиться в пансионе, дабы в совершенстве овладеть противным немецким, — и он кадет! А вон, кажется, и Таврический теперь близко…
Но аккуратный старичок, к которому он обратился у ворот незнакомого дворца, посмотрел на него, как на сумасшедшего:
— Господь с вами, юноша! Пажеский корпус в противной стороне! Над вами подшутили!
Выслушав сбивчивый рассказ мальчика, он расхохотался самым добродушным образом:
— Да вы были подле корпуса — боком, так сказать, потерлись! Ступайте-ка назад. Вот, постойте, я вам объясню досконально…
Но Евгений, еле удерживая слезы, кинулся прочь.
Во всех встречных лицах читалось ему выражение насмешки и лжи. Простолюдины казались наглыми дураками; чисто одетые прохожие и военные смотрели прямыми обманщиками. Роскошь зданий вызывала страх и отвращенье.
"…Наш пансион, дражайшая маменька, расположен по царскосельской дороге, в семи верстах от города. Это красивое зданье о двух этажах, с бельведером и превосходной библиотекой. Учители весьма порядочно образованны.
Когда я покидал Мару, я еще не чувствовал всей тягости вашей разлуки…"
Письмо задрожало в пальцах Александры Федоровны,
…Как ужасна эта разлука! И в такое время, в такое страшное время! Сбылось пророчество нелепого отца Василия: новый Апомон преступил рубежи державы и подвигается к Москве. Из соседних имений доходят самые фантастические слухи. Слава творцу — Тамбовская губерния осталась в тылу у противника. Напрасно, боже, как напрасно поторопились отправить Бубушу в Петербург! Но нет: французов не допустят до столицы, не может этого статься… Но кто бы мог вообразить, что этот прелестный маленький консул окажется таким, обманщиком, таким наглым нарушителем клятв и обетовании вечного дружества!
"Как жалею я, милая маменька, что не остался дома! Но еще несноснее помышлять о том, что я так мал, что я опоздал явиться в сей мир хотя бы четырьмя годами ране! Сказывают — нынче в корпусе будет ускоренный выпуск в офицеры, — и пажи, кои по летам и телесному сложению окажутся способны вступить в военную службу, будут экзаменованы в присутствии самого государя! Ах, маменька, если б я был несколькими годами старе! Увы! Дядя Богдан сообщил мне, что в корпус меня определят не ранее декабря! Целых четыре месяца должно мне оставаться в пансионе!"
Она обиженно покачала головой: "Ты меня упрекаешь, Бубуша?"
Впервые увидев такое множество мальчиков своего возраста, он и растерялся, и обрадовался. Все казались ему ласковыми и приветливыми, и с каждым хотелось разговориться задушевно. Сначала он молчал, кидая пытливые косвенные взгляды на своих соседей по строю и столу. Но вечером, в дортуаре, перезнакомился со многими из однокашников и поспешил раздать им весь свой запас книг и сладостей.
Почти все мальчики были петербуржцы, умели учтиво кланяться, все важничали и представлялись старше своих лет. И почти все сносно болтали и читали по-немецки — он сразу же выделился своим варварским произношением и незнанием грамматики. Его прозвали французом.
Он помнил слова матери о том, что все дворяне суть члены одного великого семейства, и еще издали, заочно питал к будущим своим пансионским товарищам чувство братской любви. С веселой открытостью спешил он сблизиться с ними. В первый же вечер он рассказал о Маре, о своей закадычной дружбе с чудаковатым Боргезе, о фантастических уроках отца Василия. Однокашники дружно сочли его недорослем и провинциалом. Его доверчивость и щедрость были истолкованы как глупость, а боязнь холода и пристрастие к лежанью в постели послужили поводом для самых обидных предположений. Он не умел справляться с множеством пуговиц, крючков и пряжек нового платья и по рассеянности насажал на камзол чернильных пятен — его задразнили неряхой.
— Привели, барин! Двое дворовых в засаленных треуголках, с алебардами в руках истово вытянулись по сторонам низенькой двери; двое других, одетых в мундиры, втолкнули рыжего мужика с безумно остановившимися голубыми глазами. Барин, облаченный в лиловую мантию, встал из кресел, поправил привязанную прусскую косу и поднял золоченый жезл. Суд начался.
Пугачёвское восстание 1773–1775 годов началось с выступления яицких казаков и в скором времени переросло в полномасштабную крестьянскую войну под предводительством Е.И. Пугачёва. Поводом для начала волнений, охвативших огромные территории, стало чудесное объявление спасшегося «царя Петра Фёдоровича». Волнения начались 17 сентября 1773 года с Бударинского форпоста и продолжались вплоть до середины 1775 года, несмотря на военное поражение казацкой армии и пленение Пугачёва в сентябре 1774 года. Восстание охватило земли Яицкого войска, Оренбургский край, Урал, Прикамье, Башкирию, часть Западной Сибири, Среднее и Нижнее Поволжье.
«Свои» — повесть не простая для чтения. Тут и переплетение двух форм (дневников и исторических глав), и обилие исторических сведений, и множество персонажей. При этом сам сюжет можно назвать скучным: история страны накладывается на историю маленькой семьи. И все-таки произведение будет интересно любителям истории и вдумчивого чтения. Образ на обложке предложен автором.
Соединяя в себе, подобно древнему псалму, печаль и свет, книга признанного классика современной американской литературы Дениса Джонсона (1949–2017) рассказывает историю Роберта Грэйньера, отшельника поневоле, жизнь которого, охватив почти две трети ХХ века, прошла среди холмов, рек и железнодорожных путей Северного Айдахо. Это повесть о мире, в который, несмотря на переполняющие его страдания, то и дело прорывается надмирная красота: постичь, запечатлеть, выразить ее словами не под силу главному герою – ее может свидетельствовать лишь кто-то, свободный от помыслов и воспоминаний, от тревог и надежд, от речи, от самого языка.
В новой книге известного режиссера Игоря Талалаевского три невероятные женщины "времен минувших" – Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик – переворачивают наши представления о границах дозволенного. Страсть и бунт взыскующего женского эго! Как духи спиритического сеанса три фурии восстают в дневниках и письмах, мемуарах современников, вовлекая нас в извечную борьбу Эроса и Танатоса. Среди героев романов – Ницше, Рильке, Фрейд, Бальмонт, Белый, Брюсов, Ходасевич, Маяковский, Шкловский, Арагон и множество других знаковых фигур XIX–XX веков, волею судеб попавших в сети их магического влияния.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
В 1965 году при строительстве Асуанской плотины в Египте была найдена одинокая усыпальница с таинственными знаками, которые невозможно было прочесть. Опрометчиво открыв усыпальницу и прочитав таинственное имя, герои разбудили «Неупокоенную душу», тысячи лет блуждающую между мирами…1985, 1912, 1965, и Древний Египет, и вновь 1985, 1798, 2011 — нет ни прошлого, ни будущего, только вечное настоящее и Маат — богиня Правды раскрывает над нами свои крылья Истины.