Недоумок - [65]

У отца в руках, как по мановению волшебной палочки, появился стакан морковного сока, чайная ложка, яйцо всмятку, мальчик, зажатый в угол, бился в истерике, отец силой влил в него микстуру, потом сок и запихнул яйцо. Ребёнок тут же выплюнул всё обратно.

— Вот, познакомьтесь, Александр Сергеевич. Это моя любимая жареная курица, я его обожаю, он маленький гений, у него ангина, болят уши, вот он и капризничает. А сейчас, он покажет вам свою комнату. Дэн, покажи Пушкину свою берлогу.

Мальчик освободился из объятий отца, взял Голицына за руку и повёл вглубь квартиры, они поднялись по внутренней лестнице на антресоль, и попали в сказочное царство. Огромное пространство нависавшее вторым этажом над всей квартирой, очень отдалённо напоминало «Детский мир», скорее это была каверна Али-Бабы, заполненная до потолка немыслимыми игрушками. Что-то двигалось, жужжало, разговаривало металлическим голосом, мелькал экран телевизора и компьютера, с потолка свисали разнообразные модели самолётов, в центре комнаты, макет замка, фигурки рыцарей, солдатиков, лошадей, рельсы железной дороги уложенные по периметру антресолей… Лицо малыша преобразилось, от страдальческого выражения не осталось и следа.

Дэн был одинок и вполне счастлив в своём одиночестве, так, по крайней мере, казалось родителям. Отец ему не отказывал ни в чём, мать полностью доверяла польской няне. Почему отец считал его гением и что такое гений, мальчик не понимал, но то, что он небожитель из своих сказок он твёрдо усвоил, его виртуальный мир стал для него настоящим убежищем. «Как хорошо, что у этого мальчика есть куда скрыться», — подумал Голицын.

— Ну, идём же со мной Пушкин, ты должен рассказать о себе, — розовая пачка медленно поднималась по лестнице, вот она рядом, она неуклюже пытается приласкать сына, он от неё отбрыкивается, переползает на коленях в другой конец комнаты, прячется, щёлкает зажигалка, Зора глубоко затягивается.

— Зора, не куууррриии! — истошно кричит ребёнок.

— Слушай, ты мне надоел, пошёл ты в баню, что хочу то и делаю, я тебе жить не мешаю, и ты мне не мешай. Идём вниз! — и она решительно взяла Голицына под руку. — Тоже мне морализатор нашёлся, то не пей, то не кури! Я ему райскую жизнь устроила, а он мне мозги пачкает, эколог какой-то и откуда у него эти замашки. Есть перестал, голодовку объявил, на одних макаронах живёт, а отец в истерике, бегает за ним целыми днями с ложкой, пытается насильно кормить. Чего ему не хватает, не пойму…

Они спустились вниз, Зора затянула Голицына на застеклённую веранду, здесь было удушающе жарко, тропические растения превратили это место в настоящую оранжерею.

— Расскажи мне, как ты решил остаться. Тебе было страшно? За тобой ГБ прыгало, а французы скрывали, прятали? Ты, наверное, всякие секреты знаешь…, тебя в Москве приговорили к расстрелу?

Она умирала от любопытства, ей хотелось знать больше, чем из газет, она впервые видела русского героя и представляла его совсем иначе. Перед ней сидел не «супермен», а довольно усталый, не молодой мужчина, в потрёпанном пиджачке и стоптанных башмаках.

Герой молчал.

— Ну, а что ты умеешь делать в жизни? Это правда, что ты режиссер и на телевидении работал? На это у нас не проживёшь, нужно тебя толкнуть в жизнь, знаешь у меня куча связей, друзей пол Парижа, хотя русских здесь как собак не резанных, все голодные, все хотят урвать, да побольше. Хоть и пишут в объявлениях, что они с тремя дипломами, но готовы на любую чёрную работу. Нужно подумать как тебя приспособить.

Он молчал, он устал рассказывать о себе, хотелось выпить и желательно водки.

— Слушай, а ты и вправду князь? Я эту белую кость презираю, их нужно было всех в семнадцатом перерезать, да многие сбежали, в Париже осели. Ты, за Царя или против него… а может ты православный, верующий? Видала я в гробу это ваше православие…

— К сожалению, я плохой верующий, — глухо произнёс Александр Сергеевич. — Я не совсем понимаю, о чём вы говорите, я не знаю этой страны и плохо знаком с эмиграцией, только сейчас начинаю понимать как она разнообразна. Оказывается, в ней есть и такие люди как вы и ваш муж, они думают иначе…

— Иначе, чем кто? Знаешь, Пушкин, я ведь из Польши приехала, меня малышкой сюда привезли, я родилась в Львове, помню, как в Варшаве мы с сестрёнкой развлекались, поливали чернилами из окна польских девчонок, которые к первому причастию шли. Вот умора была, все их белые платьица в фиолетовых подтёках… Мои родители в Польше преуспели, папа был военный, мама в гарнизоне столовой заправляла, а потом нас сложными путями вытащили сюда дальние знакомые. Правдами и неправдами, удалось переправить кое-что из папулькиных накоплений, он у меня марки коллекционировал, так, когда мы через границу ехали, никому тогда в голову не пришло всматриваться в его марочные альбомы… да под подкладку пиджака. Долго рассказывать о нашей жизни не буду, мыкались мы здесь годами, всякие «толстовские фонды» помогали, мы ничем не брезговали, потом мои предки магазин открыли… антикварный, ну а потом я встретила «индуса». Он на меня клюнул сразу, а я своего шанса не упустила, сразу родила ему маленького гения. Ты плохого не подумай обо мне, я своего Шасю люблю, он мне все прощает, жалеет меня. Мы с ним одного поля ягода. Знаешь ведь его бабушка из троцкистов-бомбистов, а дед, писатель, из революционеров, так что к «белой кости» у него наследственная аллергия. С ним на эти темы разговоры лучше не заводить, засмеёт.