Недоумок - [31]

Вот и решили они узнать адрес русского ресторана.

Пошли вдвоем. Хозяин оказался грузином, эмигрант со стажем, работал на радиостанции «Свобода», вел какие-то политические новости, а ресторан приобрел для отдушины.

Разговорились, и Шура стал ему выкладывать об отце, какой он знаменитый и какой он гад! Как его унижали, преследовали, палки в колеса вставляли, работать не давали, а еще он думает, что отец не просто зажравшийся партийный «совок», а еще и стукач, потому как Шура вспоминал встречи и разговоры отца с его визитерами в погонах. А Мира напомнила о его сестре Кате и ее муже-«дипломате», наверняка тоже сволочь гэбэшная, потому что уж больно карьера хорошо началась, и теперь они в Алжире, успели свалить, а жаль, иначе бы сидели в Тмутаракани и лапу бы сосали. Вот почему Шура-Мира считают своим долгом рассказать всему миру о том, «как живут и чем дышат» в СССР, и предупредить людей, чтобы не расслаблялись, никому не верили и всегда бдили. Вокруг советские шпионы, их засылают под разными масками, иногда кажется, что это «свой», а на поверку выходит «чужой». Шура даже высказал предположение, что Юрик тоже был из засланных, потому что здорово говорил по-немецки и знал, как перейти границу. Грузин слушал молча, сказал, что берет Шуру петь в ресторан, но выступить с заявлением по «Свободе» не предложил.

Они переселились в маленькую комнатку над рестораном. Хозяин жил в роскошной квартире в центре Мюнхена, приезжал раз в неделю составлять меню, проверять дела, его жена-немка вела всю бухгалтерию. Ресторан пользовался успехом, народ набивался разный, Мирочке приходилось помогать убирать со столов и мыть грязную посуду.

Но какой голливудский артист не проходил через эту романтику!

Плохо было, что язык давался с трудом, да и где было научиться ему, если общение в основном шло с русскими эмигрантами или грузинами. Шурика эта глухонемота не раздражала, он пел всю ночь свои романсы, утром отсыпался до двух часов, потом спускался в скверик напротив и слушал по приемнику русские новости. Голоса дикторов были до боли знакомы, их интонации возвращали в детство, никаких катастроф, потопов, пожаров, жизнь в стране «непуганых идиотов» шла своим чередом. Однажды он услышал радиоспектакль, где главную роль исполнял отец, его голос вверг Шурика в панику, он вырубил приемник, потом опять включил и не мог оторваться.

Время шло, оформление бумаг в Германии оказалось делом сложным и муторным.

С каждой бумажкой приходилось обращаться к хозяину или его жене, унижаться, чтобы написали по-немецки, пошли вместе в полицию, самые элементарные вещи требовали посторонней помощи и объяснений, а вокруг одни «ганцы-иностранцы»!

Шуре было тяжело понять эту чужую страну, иногда он вспоминал свои несчастья в СССР, обиды, но никогда он не мог вообразить, что «старые враги» будут ему милее этих «немецких глухарей», которые не хотят его слушать! Он им поет романсы, цыганщину, в местный театр пихается, а в ответ улыбки, вежливость, говорят: «данке шон, битте шон» — и никакой реакции. С этим трудно справиться, обида нарастает с каждым месяцем, денег нет, вокруг шикарно живут, у всех машины, квартиры, пьянки, гулянки. Вроде эти немцы к нему хорошо относятся, но ничего не предлагают, он однажды кричал, доказывал, говорил, что пострадал от КГБ. Мирочка была рядом, поддержала его, но никакой реакции не последовало. Опять улыбались в ответ и написали несколько адресов на бумажке. Если по ним пойти, то, может быть, там помогут выбиться в люди. Они шли, но там тоже давали советы и адреса, а работы другой не предлагали. Объяснить этим тупым «фрицам», что перед ними нераскрытый гений, было невозможно. В общем, как Берлинская стена, насквозь не пройти, обойти невозможно, приходилось жить в изоляции среди «иностранных врагов». Пытались они с Мирочкой со своими собратьями по несчастью дружить. Но у каждого из них только камень за пазухой, сплетни и поддержки ноль. Все норовят пристроиться у каких-нибудь социальных пособий, получить бесплатное жилье, Шура-Мира тоже записались в очередь, но им сказали, что нужно ждать оформления документов, потому что они политэмигранты. Можно, конечно, попробовать сыграть на Мирочкином происхождении, рассказать, как ее бабушка пострадала во время войны от Гитлера, говорят, за это немцы кучу денег дают, у них комплекс вины, и теперь они в глазах всего мира хотят восстановить справедливость. Но этот ход Мирочка оставляет как запасной вариант.

Где же эта хваленая свобода?

Где слава?

Где деньги?

От одиночества хотелось выть, но признаться в этом даже самому себе было стыдно.

* * *

Вечером, перед началом выступления, он налил себе полстакана виски и разбавил его кока-колой. Пить в ресторане во время работы строго запрещалось, но Шура был возбужден, много курил, подсаживался к столикам, рассказывал уже всем надоевшую историю об отце, хвалил свою жену-менеджера, делился наполеоновскими планами. Потом подошел к хозяину и прямо в лицо ему сказал, что если тот не прибавит ему зарплату и не возьмет его официально на работу, то пусть пеняет на себя.

— Я уеду в Париж! Так и знай! У меня там друзей полно, меня обещали устроить в ресторан, где Алеша Дмитриевич пел. — Шура разошелся не на шутку, потом из кухни пришла Мирочка, она присела с другой стороны и вкрадчиво сказала, что если хозяин не согласится, то она знает, чем надавить на него. У нее уже накопился «компромат», она не слепая и видит, какие здесь делишки делаются, какие девушки в ресторане бывают и по каким адресам они ездят, сколько «левой» икры и водки продается, как расходы делятся и какая контрабанда плывет через границу. А еще хозяйка позволяет себе антисемитские выходки против нее, а хозяин только посмеивается и разжигает страсти анекдотами. Стоит ей обо всем этом заявить в полицию, как они на уши встанут и ресторан прикроют, а хозяина в тюрягу засадят.