Недоподлинная жизнь Сергея Набокова - [115]

Володя поднял на меня полный надежды взгляд, и я только тогда заметил под его глазами темные круги, придававшие ему сходство с дядей Рукой.

— Я буду страшно благодарен тебе, Сережа, что бы ты ни сделал. Страшно, страшно благодарен.

Все выглядело так, точно Судьба по какому-то непостижимому капризу решила на время поменять нас местами, посмотреть, что произойдет, если принц получит роль нищего, и наоборот. Хотя кого из нас она считала принцем — не знаю.

Я телеграфировал Герману, что задерживаюсь в Париже на неопределенный срок: брат нуждается в моей помощи. А затем приступил к поискам Кокто.

Печальная истина состояла в том, что после нескольких лет близости — или, во всяком случае, очаровательной видимости ее — мы почти раззнакомились. С Дебордом он разошелся, вполне учтиво, и, как мне сказали, жил теперь с американским негром, боксером по имени «Панама» Ол Браун, чью европейскую карьеру пытался устроить, — но, увы, не с тем же успехом, с каким управлял когда-то ночным клубом.

Чтобы напасть на след моего старого друга, потребовалось несколько дней: обычных его кафе он теперь избегал. Прежние друзья Кокто уверяли меня, что он обратился в параноика, — все считали, что ему самое время снова полечиться от опиумной зависимости. Я послал Кокто записку на новый его адрес, ответа мне пришлось ожидать почти две недели.

Тем временем положение Володи становилось все более отчаянным, он заболел псориазом, да еще и в острой форме, — на нервной почве, сказал ему врач, к которому он обратился.

— Я начинаю сходить с ума, — признался он. — Среди ночи мне приходит в голову мысль, что, если бы у меня был Верин пистолет, я приставил бы его к виску и нажал на курок.

— Ну, значит, и слава Богу, что у тебя его нет, — ответил я. — Пожалуй, ей все же лучше не приезжать сюда, — по крайней мере до того, как ты поправишься.

— Нет, она должна приехать как можно скорее. Помимо прочего, я соскучился по Митючке. Тебе не случилось стать отцом, ты не знаешь безумной нежности, адской тревоги, которая охватывает мужчину, когда он думает о такой беспомощной, чудом сотворенной жизни, о смешении длинного шлейфа одной крови со шлейфом другой. Впрочем, твое предрасположение наверняка заставляет тебя сокрушаться о многом. Как это, должно быть, нелепо — ощущать себя настолько не приспособленным к миру, в который ты попал.

— Уверен, ты не пытался осмыслить по-настоящему мое, как ты назвал его, «предрасположение». Иначе ты знал бы, что самые большие неприятности доставляют его обладателю поиски губной помады нужного оттенка.

— Неужели ты обязательно должен острить так плоско? — спросил Володя.

Когда Кокто наконец позвонил, трубку снял мой брат. И протянул ее мне, как некий неприятный предмет, от которого ему не терпелось избавиться:

— Какой-то человек пытается уверить меня, что я — это на самом деле ты, и переубедить его мне не удается. Кроме того, он пожелал узнать, не прослушивается ли твой телефон.

И в ухе моем зазвенел голос Кокто:

— Mon cher, я уж решил, что ваше очаровательное заикание покинуло вас. Голос у вашего брата почти такой же, как у вас, но только менее музыкальный и, скажем так, более мускулистый. Ваши сладостные интонации для меня предпочтительнее. Я хотел бы, чтобы сладостными были и мои, но, увы, я налетел с разбегу на кирпичную стену — вернее сказать, бумажную, сложенную из неисчислимых бюрократических формуляров. Вы уверены, что никакого иного пути не существует? И неужели вашей протеже так уж необходимо найти работу сию же минуту? Мне представляется, что за последние годы в наш прекрасный город забрело множество русских. Их видишь повсюду — не обязательно процветающих, да ведь кто же из нас теперь процветает? — но доказывающих, что они отличнейшим образом сносят тяготы жизни, не получив на нее официального «разрешения».

И потому, боюсь, mon cher, что никакой помощи вам от меня не дождаться. В прежние дни я позвонил бы Гюго, которые прекрасно разбираются в делах житейских, однако они покинули меня, как покинули практически все — и даже, как я иногда начинаю опасаться, моя гениальность. Впрочем, я рад представившейся мне возможности возобновить знакомство с вами. Знаете, я ужасно по вам соскучился. Вы просто обязаны снова одарить меня вашим светозарным обществом, и как можно скорее.

Он примолк, а затем пробормотал тоном проказливого дитяти, неспособного воспротивиться искушению:

— И может быть, вам захочется выкурить в память о былых временах пару трубочек.

В дневные часы Володя работал над своим новым романом, «Дар», о котором сказал мне только: «Во всей русской литературе ничего подобного не было». А вечерами вращался в эмигрантских кругах, которых сам я давно уже избегал. Впрочем, Париж — город маленький, особенно для изгнанников, и от слухов в нем деться некуда. С женщинами, которые слетались на его пламя, как мотыльки, Сирин был очарователен. А вот литературные его суждения нередко вызывали гнев. Он обидел Сорокина. Открыто оскорбил Адамовича. Одно упоминание его имени доводило нобелевского лауреата Бунина до судорог[149]. А кроме того, он завел роман.