Недоподлинная жизнь Сергея Набокова - [114]

Время от времени я получал от Володи — или от Веры? — сердечное письмо.

Зато В. Сирин регулярно поставлял мне очередной обзор его несравненно богатого внутреннего мира. В 1935 году появилось «Приглашение на казнь», роман, похожий на безумный сон, мучительный, смешной, нежный и потусторонний. В то время я не знал, конечно, что попаду со временем в положение приговоренного к казни человека, гадающего, стоит ли ему начинать писать что-либо, не ведая, сколько времени у него осталось.

С Володей я снова увиделся лишь в 1937-м. Я приехал тогда в Париж и, зайдя однажды под вечер в «Le Sélect», с изумлением обнаружил у дальней стены кафе моего брата, игравшего в шахматы со своим другом Марком Алдановым. Первое мое постыдное побуждение было повернуться и уйти, такая буря чувств меня обуяла: радость от того, что я вижу брата, изумление от того, что я вижу его в Париже, обида на то, что он ничего мне о своих планах не сообщил, — хотя с чего бы он стал это делать? Я подошел к столу, за которым сидел Володя, коснулся его плеча и тоном насколько мог небрежным сообщил, как радует и удивляет меня наша неожиданная встреча.

От прикосновения моего он слегка поежился (что я мог бы и предвидеть), оглянулся — и несколько долгих секунд мне казалось, что он не понимает, кто я такой, — а затем воскликнул:

— О, Сережа, страшно рад тебя видеть! Что заставило тебя спуститься с альпийских высот?

Я ответил, по обыкновению заикаясь, что имею не меньше оснований поинтересоваться причиной, приведшей его сюда из Берлина. Приехал ли он на чтения? И я их уже пропустил? Объявлений о них я не видел.

— Нет-нет, — сказал он. — Я уж два месяца как здесь. С Берлином покончено.

— Прекрасная новость, очень рад за тебя и Веру.

— Вера, увы, осталась в Берлине. И сын наш тоже.

— Как же так?

— Она не хочет бросать работу. Боится, что в Париже места ей не найти.

— И правильно боится, — мрачно сказал, не оторвав взгляда от шахматной доски, Алданов. — Работы нынче нет нигде. А если и есть, получить разрешение на нее невозможно.

Володя его словно и не услышал.

— Не понимаю я ее упрямства. Что до меня, мне отчаянно захотелось убраться оттуда. Не знаю, слышал ли ты эту новость, — навряд ли, поскольку происходящее в Германии тебя ни в малой мере не касается, — но есть там такая гиена, Бискупский, и его недавно назначили начальником Управления по делам эмигрантов. И это еще не самое худшее. Держись. В свои заместители он выбрал не кого иного, как Таборицкого. Таборицкого! Заводного убийцу, жалкую пародию на человека. Мать это просто взбесило, и я хорошо ее понимаю. Ему следовало бы гнить в тюрьме до скончания дней. А теперь он распоряжается нашими жизнями. И уже отдал приказ о немедленной регистрации всех проживающих в Рейхе русских. Говорят также, что ему велено набрать команду, которая будет делать переводы и проводить допросы в случае войны с Советским Союзом. Нелепость. Абсурд. И непереносимый.

Для человека, гордившегося тем, что он никаких газет не читает, брат показался мне архиинформированным — куда в большей мере, сказать по правде, чем я, даже и не слышавший новости, касавшейся одного из убийц нашего отца.

— Никакой войны с Советским Союзом не будет, — сказал Алданов. — Я вас уверяю. Гитлер глуп, но не настолько.

Он указал пальцем на шахматную доску:

— Боюсь, мне остается только признать мое поражение и покинуть вас, давно не видевшихся братьев. У вас наверняка найдется о чем поговорить.

Я всегда считал Алданова человеком редкостной доброты: Володя недавно опубликовал разгромную рецензию на его последний роман, но, по-видимому, Алданов простил ему это предательство.

— А ты хорошо выглядишь, — с необычной для него заботливостью сказал Володя. — По-моему, пополнел немного. Похоже, жизнь обходится с тобой по-доброму.

— Именно так. Я осел на одном месте и доволен этим.

Сам Володя выглядел ужасно. Изношенный до нитки пиджак с продранными обшлагами, дышащие на ладан туфли. Он тоже заметил разделивший нас контраст:

— И одет, как я вижу, с иголочки.

— Извиняться за это не стану, — сказал я.

— Ты не понял. Я и не прошу тебя извиняться. Ты все такой же обидчивый, да? Но я не набиваюсь на ссору с тобой. Хотя бы потому, что собираюсь попросить тебя о помощи. Вера получит разрешение на работу во Франции, только если за нее кто-то поручится. Пакостные чинуши относятся к нам, как к преступникам, — мерзость, но тут ничего поделать нельзя. Я, помнится, знакомился кое с кем из твоих друзей. Может быть, у кого-то из них есть связи в лабиринтах бюрократии? Вера не приедет, пока у нее не будет твердых гарантий получения работы, но при нынешних обстоятельствах добыть их совершенно невозможно. Я вожу компанию только с русскими, а от них в таком деле толку нет никакого, потому что с точки зрения государства все мы практически не существуем.

От олимпийской уверенности в себе, которую привычно источал Володя, не осталось и следа. Когда он сворачивал сигарету, я заметил, что у него дрожат руки.

— Кокто и Деборд, — сказал я, вспомнив нашу давнюю встречу в «Мишо». — Последний, скорее всего, ничем помочь не сможет, а вот первый — не исключено. Одно из его хобби — знать каждого, кто хоть что-то собой представляет. Буду счастлив попробовать сделать все, что в моих силах.