Неделя ущербной луны - [42]

— Аккордеон! В клубе! — включился в розыгрыш и Костя. — Не знаю, как насчет свадебной обрядной, а марш Гименея прозвучит как положено!

Илья еще отмахивался, но теперь уже стеснительность выдавала горделивое настроение его души.

2

Радостно было ему переживать это извечное смущение человека, у которого внутри что-то и впрямь происходит, и ждать веселых шуточек и намеков, и верить потихоньку от себя самого в то, чего на самом деле пока еще не было, но будет, будет же когда-нибудь, дьявол-то их всех побери! Это же не прежние их шутки, когда у него во всем свете никого не было.

Ох как сладко было вчера прощаться и ждать, уже томить себя минутой завтрашней, то есть сегодняшней очередной свиданки! Улька, глупая, все плачет перед тем, как распрощаться на сутки: мол, удуешь сейчас в свой разлюбезный лагерь палаточный — и только и видела я тебя. Он ей и так и этак, еще добрых полчаса долдонит одно и то же — а она свое как зарядит, так и не меняет: если уж, мол, сходиться — так чего попусту время тянуть, нечего, дескать, дурочку пороть.

Ой, Улька! А то ли он против, чтобы сойтись хоть сегодня же? Господи, если бы кто знал, как надоело ему блыкаться все одному да одному как неприкаянному, — потому-то он и к партии этой Чоусминской прибился, что здесь все-таки люди, и все больше семейные, — никто никуда не рвется, не мечется. И все лето, весь полевой сезон за одним столом, рядом с тобой, будет еще несколько едоков, — это как в большой семье; и ну доведись, случилось что-нибудь с тобой, — как семья и будет тебе весь отряд, вся партия.

Но работа работой, прикидывал последнее время Илья, а жена — это совсем другое. Ему уже двадцать два, отслужил армию. И чего еще ждать — такие, как Ульяна, на дороге не валяются. Правильно говорит Фролка. Вот взяла и открыто привела к себе в дом — вчера, как только они приехали с базы. Было еще рано, часов семь утра, и он сразу, едва разгрузили машину, заскочил к ней в столовую. Побежал, как был — в рабочей хэбэшке. Переодеваться ему не надо, — то ли он был в костюме каком, когда увидел ее в первый раз и она увидела его тоже — это еще в апреле, когда они ездили с Фролкой на предыдущий профиль. Трудно теперь сказать, почему так вышло. Вдруг увидел ее, и чем-то приглянулась она сразу, и он тут же заговорил с нею, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног. А в другой раз сам себе удивиться не успел — пригласил ее погулять. Они ходили за Волчьим оврагом на месте старой барской усадьбы, среди лип да сирени, заполнившей весь взлобок, сидели да опять ходили в обнимку; оттуда долго все видно вокруг, солнце скрыться-то скрылось, но кругом светло и светло, и зорька все ширилась и наливалась, а к полуночи развиднялось небо до самого купола, и только с южной стороны и уцелели какие звезды — да и то стали блеклыми, как на линялом ситце. А Чоусма внизу вся укуталась в молочном тумане, только челночные озы[1] плыли и плыли темными островками, что твои лодки на озере, а лохматые края тумана, достигнув низовья водоразделов, бесследно исчезали в набрякшем темью и немотой сосняке.

А тут, вчера, он забежал сказать, что теперь все лето будет рядом с нею, в лагере за бором. Ради тебя, мол, ушел от буровиков к съемщикам. Ульяна переполошилась, ойкнула, закраснелась вся, и девчата со смехом отпустили ее на часок.

Ему нужно было в лагерь, палатки натягивать, а она повела его к своей матери.

Пошли посреди деревни, она слева, он справа, и не то чтобы под ручку, конечно, но и не через дорогу друг от дружки, и у баб и девок у сельповской лавки в один момент вылетело из головы, о чем это они только что судачили, кому перемывали косточки. «Ульяна! — крикнула им вслед самая бойкая. — Ты че это набутусилась, глаза-то подыми с дороги, а то не ровен час мимо дома проведешь жениха-то!»

И Ульяна, конечно, налилась, маковым цветом — вот-вот шаять начнет, открыла плечом воротца во дворе, а в сенцах, столкнувшись с матерью, черпавшей в чугунок воду из деревянной бочки, бухнула прямо с порога: «Это, мама, Илья и есть, я уже говорила тебе!»

Ничего, попили чаю. А в первый момент у старухи чугунок чуть из рук не выпал. Поглядели фотографии в альбоме и на стенах, об урожае на нынешний год побеседовали, — а про их отношения с Улькой, про то, о чем каждый в те минуты думал, не обмолвились и словечком. Он ждал, может, сама матка, как старшая, первой закинет удочку — ну, как вы там, дескать, думаете, — и он приготовил, конечно, на этот случай свое твердое мнение. Что, мол, тут много думать, дело ясное: поженятся они к концу полевого сезона, и вся недолга! «А почему это только к концу?» — последовал бы наводящий вопрос, и он бы и тут за ответом в карман не полез: да потому, мол, перво-наперво, что не в палатке же им жизнь начинать, времена не те, — жизнь теперь идет широкими кругами, и без шалаша, как говорится, можно вполне обойтись. Снимут комнатку, к примеру, а на кровать и прочую обстановку деньжата к концу сезона у него подкопятся, надо думать.

Тут будущая теща могла зайти во фланг и ударить кинжальным огоньком: а почему, дескать, мил женишок, не пожить бы вам первое время у меня? — изба просторная, две комнатки и кухня с сенцами — чего еще для троих-то надо?