Неделя ущербной луны - [40]

2

Вся смута, подумал позднее Лилявский, началась с появления Семки. Этот чертов паньшинский недомерок наткнулся на них у столовой: только что плотно позавтракав, пригрелись они на лужайке под белой черемухой, и техник Вихров доставлял им из буфета разливное пиво, а музыкант вместе с инженером вовсю нажимали на бур — первая епитимья за ослушание. Взбудораженные новостью паньшинцы с почтением взирали, как прямо в центре села два человека буравили дырку в земле, справлялись пока что легко, и если, мол, так дальше пойдет — то какую глубину осилят?

Сам начальник отряда, урока ради игнорируя Андрея, многоречиво распространялся перед Лизой о преимуществах экспедиционной жизни, не забывая в то же время переглядываться с молоденькими поварихами, то и дело выбегающими на крыльцо.

Семка, никак не думавший повстречать их тут, еще издали брякнул, отгоняя голосом свое замешательство:

— Списывай меня от Фролки, Роман Николаич! Это же надо подумать, что они там вытворяют, ваши кадровики! Волосы дыбом встали!

Костя с Андреем бросили бур, подошли ближе.

— Тихо, тихо, — поднял руку Лилявский. — Что ты разголосился на все Паньшино. Сбавь на пол-оборота. Давай по порядку — отчего это, интересно, на лысой твоей голове волосы дыбом встали?

Славка хохотнул, а Семен стал рассказывать. Как привез их Лопатник, мастера да Илью, на скважину, так давай они спорить между собой. Фролка говорит: «Ну, понесли треногу вниз, на шов. Будем бурить». А Илья вдруг заартачился: это, мол, ты молодец, что скважину ставишь на правильное место, только где у тебя уверенность, что теперь ты добьешь до цоколя, не выдохнешься раньше времени? «Давай, говорит, бурить на этом самом перегибе, но только «Андижанцем»! Перевезем станок, установим, наладим — а там и трубы для обсадки прибудут».

— Тут Фролку аж затрясло, — Семен попробовал показать, как именно, — вот аж передернуло его всего. Взвился на дыбы: «Ты, говорит, чего тут распоряжаешься? — Это Илье-то он. Кто, говорит, здесь мастер, я или ты? Да я ж тебя когда принимал, ты каким тихим был, а? Это получается, что в тихом-то озере как раз все черти и собрались…» А Илья знай свое: «Мэ-мм-мастер ты, не я, а бурить будем только механическим станком». Ты, мол, слыхал вчера, какую комедию затеяли Пашка с бабой Женей? Форсунку они продуют, а?! Да она же целехонька, уж я, мол, как-нибудь в технике разбираюсь, армейский опыт есть! «Я ж, говорит, сегодня ночью заводил его, во дворе Ульяны, как часики работает!» Это Илья-то Фролке…

— Да понятно, понятно! — нетерпеливо перебил Лилявский. — Чем кончилось-то, с чего это у тебя вид такой перевернутый?

— А будет перевернутый! Не хочешь — да будет, — с отчаянной убежденностью сказал Семен. — Кончилось тем, что Фролка в одиночку стал разбирать треногу и таскать на себе бревна. А Илья схватил топор и давай лес на болоте рубить — гати делать, чтобы станок завезти на этот самый перегиб. А потом видит, что Фролка раньше его со своим бурением поспеет, сгреб его, связал и сунул в палатку, а штанги Фролкины все погнул — это ж медведь, не человек! — и снова за топор взялся. А меня с Лопатником пускать не хотел — сидите, говорит, паразиты этакие, и ждите меня, коли помогать не желаете. Ключ от машины у Лопатникова отобрал. Сидим мы в кабине. Глядим. Да только повезло нам, — счастливо расцвел Семка, — когда он сам-то, Илья, тащил на себе лесину, Лопатник возьми да и заведи мотор не ключом, а проволочкой! Газанул — и нету нас! Вот, значит, такие дела, Роман Николаич…

— Молодцы-ы… молодцы! — зло стукнул себя по коленке Лилявский. — А Лопатников где?

— Да в лагере остался. Спать полез в палатку, — сказал Семен, не спускавший с начальника просительных глаз. — А Катерина Фролкина сидит плачет под тентом.

Андрей топтался на месте, как бы что-то решая про себя.

— А старую скважину, — спросил он Семена, — что же, завалило?

— Всю как есть, товарищ. Наглухо, можно сказать. Трубы же так и не поспели. Обсадные-то.

— А там, на перегибе… уже в самих кочках или на сухом хотел мастер закладывать?

От привязался, научная душа! К ним — со своей болячкой, а они к тебе — все с этим проклятым производством геологическим, век бы его не бывало. Разочарован был Семен. Чего понесла его нелегкая в эту геологию? А все оттого, говорил он теперь себе, что стоило ему только один раз сорваться с места. Два года назад вышел из колхоза, устроился на железную дорогу обходчиком. «Своя делянка пожни!» — вот что ему глаза застило. Несколько соток вдоль полотна, на так называемой полосе отчуждения. Ну, делянка. Ну, своя — каждый год у председателя просить не надо, на поклон не бегать, и проценты заработанного на сеноуборке тоже можно было не считать. Да кто же знал, что именно это свое сенцо поедом съест всю его душу, — ведь пока его выходишь, да уберешь вовремя, да свозишь на поветь — оно тебе запомнится-таки. А еще вот как летошний год засуха приперла, былка там, да былка там: с копешку-другую и набрал на своей персональной-то пожне. А другие паньшинцы, что поумнее его оказались, и в засушливый год обеспечили своих коров сеном: у колхоза угодья в понизовьях Чоусмы богатые, да по кустам прикосить разрешили — вот и набрали без особой заботушки. А он к этому времени, плешивый дурак, и жену успел сбаламутить: ушла из бригады, устроилась в будку на переезде — дескать, одни сутки напролет казенные, а уж зато вторые — твои как есть, что ночь, что день. Ан опять просчитались: теперь через сутки корова недоенной остается, не говоря уже о прочем в домашнем хозяйстве, да и ребятня почувствовала волю — сами себе хозяева! И тут-то, как раз после Майских, подвернулся Фролка-мастер: уговорил в три минуты, пока их машина стояла на переезде. Насулил горы золотые, куда там! Мол, и сена, как геолог-то, прямо на участках накосишь, между делом, и дом-то под боком, и зарплата завидная. За три дня насмотрелся Семен и на эту жизнь, и не то что не по силам упираться в патрубок, а просто стынет все на душе от непривычной, непонятной этой работы, — еще тоскливее, чем на путях. А тут еще Илья Данилов подлил масла в огонь. Дескать, вот осушат они все болота ло Чоусме, распашет колхоз торфяники, засадит урожайной капустой — кочаны в добрый обхват накрутятся! Только тебя, мол, Семка, обратно в колхоз не примут. А где, спросят, находился ты все это время, когда у колхоза таких доходов не было?.. Вот где теперь его болячка, вся душа у Семена выболела, а у этих, городских, одна на уме забота: научный интерес соблюсти.