Неделя ущербной луны - [35]
— А если прививки сделать против клещей? — как бы озабоченно прищурился Лилявский, в свою очередь намекая Протягиной, как ей выйти из неловкого положения.
— Ого, разговорчики… Не дамся ни в жисть! — как отрезал Лопатников. — Я эти прививки знаю! Шишак под лопаткой вздуется — озвереть можно.
— Да ерунда, клещуки эти… — вяло отмахнулся Фролка, пытаясь перехватить взгляд Ильи — пора было играть в карты. — Как-нибудь перетопчемся. Я их нынче уже штук десять с себя снял, не умер же!
Павел хохотнул, а Катерина небольно шлепнула своего мужика по спине за эти бедовые слова:
— Типун тебе на язык. Ты хоть соображаешь, о чем говоришь!
— Никудышные нынче именины, — решает Лопатников, косясь на Романа: не услышал бы черт остроухий. — Совсем мало выпивки и никакого всеобщего веселья.
А Лизе отчаянно хочется внимания; перекатывая по столешнице вилку, она мучительно придумывала, как бы расшевелить Андрея.
— Ну, пожалуйста, возьмите меня в маршрут, — говорит она, черенком вилки касаясь Андреевой руки. — Свой рюкзак я же сама понесу, не бойтесь.
Евгений Иванович немедленно поворачивается к племяннице всем корпусом, загораживая инженера, и Лиза, быстро поднявшись, обходит дядю и садится рядом с Андреем.
— Мы оба заблудимся, — неловко отшучивается тот, — у меня перерыв в работе, я уж сто лет не держал в руках компас.
— Сто не сто… — подхватывает баба Женя, глазами привлекая внимание остальных к разговору, — а если конкретно.
— Два года…
— Очень интересно… Кстати, бывший начальник Черноубинской экспедиции Семисынов… он что — ушел на пенсию? Вы же должны знать.
— Его сняли. Через некоторое время после суда.
— Какого… суда?
— Надо мною. За халатность, приведшую к гибели человека.
— Вон оно что… И сколько же… дали? Вот эти два года и есть? От звонка до звонка?
— Давали три.
— А, зачеты.
— Они самые.
Уваркин помолчал остолбенело — будто о новости узнал впервые.
— Что же вы, Полина Захаровна… — сказал он, ослабляя на шее узел галстука.
— Вас не предупредила, что ли? — насмешливо покосилась Протягина.
— Ну, какой же вы, дядя!.. — вскинулась Лиза. Она не знала, что ей делать. Встала и почти бегом убежала в свою палатку.
— Да нет, я вовсе не то хотел… — заоправдывался Уваркин, чувствуя, что его не поддержал никто, хроме Пашки и Лилявского разве что. — Я не это хотел сказать. Какое, конечно, теперь имеет значение, если человек, так сказать, понес наказание и общество, закон ему доверяют. Мы тоже должны доверять. Продолжать перевоспитывать, так сказать, своим трудовым примером.
— И личным, — не то посоветовала, не то намекнула на что-то Протягина.
— …И личным, — помедлив, твердо добавил Уваркин. Он выбрался из-за стола и, не прощаясь ни с кем, пошел в большую палатку — гостевую, где были и раскладушки и даже тумбочка с салфеткой.
«Логика жизни, — хмыкнул Евгений Иванович, заваливаясь на раскладушку. — Наверно, Чекуниха расстаралась. Вот ведь! Немножко уступи человеку, возвысь его самую малость — и он в доску ради тебя разобьется».
Подбросили веток в угасший было костер.
Ночь выпала сухая и теплая — небо назначило сегодня первую передышку. Звезды, как диковинные светляки, вбирали земное тепло и наливались впрок призрачным фосфорическим светом. Опаловый северный окоем вызревал красными прожилками, и верилось в долгое вёдро.
— После кэ-кк-ки-ки… это, после фильма в клубе т-т-танцы, — сказал Илья как бы самому себе только.
— Под радиолу, — хмыкнул Фролка. — Под радиолу я и дома могу.
Илья словно не замечал мастера — весь вечер, с самой встречи. Фролка раза три принимался тасовать колоду карт, ему с Лопатниковым до зарезу нужен был третий игрок. После слов о клубе мастер спохватился, что с минуты на минуту Илья завихрится к своей Ульяне, и, не мешкая больше, подвинулся вплотную к бывшему своему рабочему.
— Между прочим, Илья, ты не думай… я те камешки крашеные, ну из ящичков-то, выкину завтра же к едрене-фене.
— А что мне д-д-думать… Я их и без тебя уже выкинул. Еще вчера.
— От дает! Может, я Романа хотел разыграть.
— Он тэ-тт-тугой на юмор, не понял бы. Зря старался.
— Но. Зря, выходит, — улыбчиво согласился Фролка. — Так давай, что ли, — партейки три, а?
Илья посмотрел на часы и встал.
— Не веришь? — поднялся и Фролка. — Я, может, решил перебурить скважину-то за свой счет.
Илья покосился на мастера — странные говорит речи.
— Точно тебе говорю! На самый перегиб поставлю. Как новый геолог говорил.
— Вот этот юмор, п-п-пожалуй, Романа проймет, — кивнул Илья и протянул к Фролке руку — за картами. Уже раскладывая на три кучки, он как бы поставил Лилявского в известность:
— Так что, Роман Николаич, я передумал — съемка съемкой, а Фролу нужно п-п-помочь.
Лилявский посмотрел на Илью отсутствующим взглядом и опять повернулся к Званцеву:
— Слушай, старик. Что это мы с тобой, в самом-то деле, как не знаю кто… Может, выпьем?
— Давай, — неожиданно просто согласился Андрей, мало вникая в смысл этих слов; он продолжал еще думать о Лизе. Пусть и не надеется, говорил себе Андрей, что он пойдет в маршрут с женщиной.
А Роман уже быстренько сбегал к себе в палатку и вернулся с непочатой бутылкой. Они отсели на пеньки поодаль, за границу светового круга.
Главный герой антивоенного романа «Самосожжение», московский социолог Тихомиров, оказавшись в заграничной командировке, проводит своеобразное исследование духовного состояния западного общества.
Содержание нового произведения писателя — увлекательная история большой семьи алтайских рабочих, каждый из которых в сложной борьбе пробивает дорогу в жизни. Не сразу героям романа удается найти себя, свою любовь, свое счастье. Судьба то разбрасывает их, то собирает вместе, и тогда крепнет семья старого кадрового рабочего Ивана Комракова, который, как горный алтайский кряж, возвышается над детьми, нашедшими свое призвание.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.
Известный роман выдающегося советского писателя Героя Социалистического Труда Леонида Максимовича Леонова «Скутаревский» проникнут драматизмом классовых столкновений, происходивших в нашей стране в конце 20-х — начале 30-х годов. Основа сюжета — идейное размежевание в среде старых ученых. Главный герой романа — профессор Скутаревский, энтузиаст науки, — ценой нелегких испытаний и личных потерь с честью выходит из сложного социально-психологического конфликта.
Герой повести Алмаз Шагидуллин приезжает из деревни на гигантскую стройку Каваз. О верности делу, которому отдают все силы Шагидуллин и его товарищи, о вхождении молодого человека в самостоятельную жизнь — вот о чем повествует в своем новом произведении красноярский поэт и прозаик Роман Солнцев.
Владимир Поляков — известный автор сатирических комедий, комедийных фильмов и пьес для театров, автор многих спектаклей Театра миниатюр под руководством Аркадия Райкина. Им написано множество юмористических и сатирических рассказов и фельетонов, вышедших в его книгах «День открытых сердец», «Я иду на свидание», «Семь этажей без лифта» и др. Для его рассказов характерно сочетание юмора, сатиры и лирики.Новая книга «Моя сто девяностая школа» не совсем обычна для Полякова: в ней лирико-юмористические рассказы переплетаются с воспоминаниями детства, героями рассказов являются его товарищи по школьной скамье, а местом действия — сто девяностая школа, ныне сорок седьмая школа Ленинграда.Книга изобилует веселыми ситуациями, достоверными приметами быстротекущего, изменчивого времени.