Неделя ущербной луны - [33]

«А тебе бы, Ромушка, я возразил бы совсем коротко, еще короче, чем Пашке, — дай мне только волю», — на мгновение потупясь на свои сапоги, подумал Фролка, но тут же, помня о новой судьбе Катерины, заставил себя как бы с открытостью глянуть в лицо уверенно-веселого начальника участка.

— Да я-то сам что… — сказал Фролка, снимая кепку и приглаживая вниз, на лоб, свой реденький чубчик. — Не я же приказы пишу. Это вам, начальству, виднее. Раз надо, — значит, так и должно быть.

— Скажи какой сегодня сговорчивый наш капитан, — насмешливо пропел баба Женя, игриво умащиваясь между Лизой и Андреем, однако с твердым намерением разъединить эту парочку.

— Тут вот какое дело, Полина Захаровна, — все приглаживая волосенки, заикнулся Фрол и выжидательно уставился на Протягину. Фролке теперь казалось, раз уж он уселся за один стол вместе с начальством, надо о чем-нибудь тут же и говорить.

— Какое же? — с беззаботной снисходительностью спросила она, изучающе разглядывая мастера ручников.

— К примеру, у меня производственный вопрос, — он искоса посмотрел на Катерину. Та, холера, ноль внимания на своего благоверного, как он выступает, накладывала себе в тарелку бычков в томате. — Я имею в виду: тут вот у нас в партии насчет ручного бурения слухи ходят…

— Чекунов, Чекунов! — укоризненно постучал баба Женя вилкой по горлышку бутылки. — Во-первых, слухам надо верить с умом, а во-вторых, совесть же иметь надо, милый. Сели за стол — давайте и говорить о чем-нибудь веселом, а то мы живо со своими производственными вопросами испортим настроение нашему имениннику. Прямо уж без ручного бурения жить не можешь, — словно бы уже и шутил Евгений Иванович. — Давайте тему полегче.

— Это верно, — поддакнул шофер Лопатников, — для начала бы ознакомиться, что это за лимонад скрывается за этими этикетками…

Разливать поручили Фролу. Он два раза пересчитывал застолицу и, прикидывая уровень бутылки на глазок, каждому плескал грамм в грамм. Оказалось, что это не «Зубровка» вовсе, как докладывал Семка, а лимонная какая-то, на наклейках желтым написано и заморский фрукт нарисован. Лимонной Фрол еще не пивал. Дело поправимое, не заперхаем, сказал он себе, а вслух поделился:

— Бурить я мал, на съемку ходить — велик, а водку разливать — в самый раз!

Протягина поколебалась, брать или нет свою порцию — в эмалированной, как и у всех остальных, кружке. Она досадовала на Лилявского, в первый же день выезда в поле устроившего эту гулянку. Завтра она уезжала, надо поговорить о деле, а обстановка складывалась явно не рабочая. И все эта ее слабость, ругала себя Полина Захаровна. Неумение быть всегда одинаково ровной в отношениях с людьми.

Взглядывая сейчас на себя как бы со стороны, она с огорчением, как и всякий раз в другое подобное время, видела эту свою странность держаться в разной манере с одними и теми же людьми — в зависимости от обстановки. У себя в камералке, в Москве, или в фанерном закутке в конторе экспедиции, как-то исподволь полнясь властной решительностью, она могла бы и прикрикнуть, скажем, на того же шофера, хотя и пожилого человека, что вез ее нынче из Каменева. В дороге же, оставшись с ним с глазу на глаз, — как, впрочем, и со всяким другим человеком, — она вроде как стеснялась попросить его о сущей, казалось бы, мелочи — поменьше дымить, а то и вовсе не курить в кабине. Окуривал ее всю дорогу, прокоптил насквозь, хотя она и без того страдала от тряски и запаха горящего масла — то неизбежное в ее работе, к чему она так и не привыкла за многие годы разъездной своей жизни.

Именно это временное ее безволие, думала она теперь, мешало прежде всего сейчас, здесь, в партии Уваркина, где нужно было проявить самую крайнюю твердость. Как-то однажды в камералке, когда она просматривала представленный Уваркиным отчет и в ответ на какой-то ее вопрос он понес чудовищную ахинею, она высказала ему прямо в глаза все, что думает о нем как о руководителе геологической партии. Высказала — да что проку. С Уваркина ее слова, как с гуся вода, скатились бесследно; все так же, по возможности избегая ее в камералке или в Каменеве, он радушно улыбается при встрече, будто век не помнил зла на нее, а в своей вотчине, на базе партии, и вот здесь, в лагере у съемщиков, улыбка его была теперь подчеркнуто сдержаннее, хотя уступчивость во всем, которая не всегда ей была нужна, оставалась прежней.

Ах, ее-то бы полная власть — стоять бы Уваркину за буровым станком! Она до сих пор не понимала, какая слепая сила вознесла человека на высоту, ни по каким статьям ему не соответствующую; ну добро бы, совершенно не зная геологии как науки, Уваркин был бы по натуре работником с крепкой хозяйственной хваткой, но вся нелепость его начальственного положения была в полной неспособности управлять людьми и делом.

Впрочем, говорила себе Полина Захаровна, эта возможность занятия человеком места, ему не соответствующего, уже не казалась ей чем-то мистическим; все было просто — проще, пожалуй, некуда: Уваркин сейчас вытягивал по любому случаю нормировщика Тихомирова, бывшего бурового мастера, и тот становился как бы единственным, на кого и падал в конце концов выбор. А что умел, что мог, что знал этот человек, уже сейчас — неофициально, правда, — считавшийся преемником Уваркина? Да оформить месячный отчет по партии — и только-то. И будет он, как и Уваркин до него, сиднем сидеть на базе, безлюдной в полевой сезон, а кто-то другой, заведомо перерабатывая за начальника партии, на своих двоих исколесит, вымеряя вдоль и поперек, болота Чоусмы и напишет отчет по изысканиям, а Тихомиров поставит под отчетом свою подпись первым как главный, почти единственный его исполнитель.