Неделя ущербной луны - [24]

— По солнцу. Мы идем около часа, оно немного переместилось, но по-прежнему светит слева.

— Вот как! А вы заметили, тут часто встречаются целые плантации болотной калужницы. Ее здесь на каждом шагу. Это растение — я где-то читал! — из семьи так называемых «жабников» — является индикатором высокого уровня грунтовых вод.

Он выдрал с корнем широколистное растение с желтыми цветами и глянцевыми скользкими листьями, осмотрел, обнюхал и удовлетворенно заключил:

— Будем составлять каталог растений-индикаторов для северных заболоченных равнин.

Андрей неопределенно хмыкнул, но, чтобы человек не помял свою калужницу, забрал у него тяжелые лопаты. Пошли тише, совсем выпустив из вида Лилявского.

На последнем дыхании настигал их Славка. Мокрый, встрепанный. Накинутый на голову башлык энцефалитника косо сполз на одну сторону, прикрывая всю правую часть лица. Левым же глазом Славка щурился на солнце — держал ориентир.

— Ты хоть узрел уступ-то? — по-рыбьи глотая воздух, спросил он Андрея, отбрасывая назад капюшон и восторженно блестя глазами.

— Уступ? — с сомнением определил Костя. — Ты лучше скажи, видел ли ты Caltha palustris?

— Чего-чего? — вытянулось Славкино лицо. Он пренебрежительно усмехнулся: — Маэстро забывает, что в геологии ни к чему все эти палестрисы, миноры и мажоры.

Андрей расхохотался.

Славка необидчиво переждал, относя, видимо, этот смех в адрес музыканта, и повторил, обращаясь к Андрею уже как бы официально:

— Я вам талдычу без хохмы: вы засекли уступ или нет?

— Где ты его видел-то? — готовый опять рассмеяться, спросил Андрей. Он знал наверняка, что уступ Славке примерещился.

— Где, где! Между террасами, конечно! Между первой и второй. Клевый такой уступ. Я это хиляю себе за вами, не гоню, как чокнутый какой-нибудь, зычу по сторонам внимательно, — небрежно присел Славка на кочку, добившись, наконец, внимания. — Хоп: что за штуковина, думаю? Я это ррраз — присмотрелся: уступ! Е-мое, думаю! Так если по кочкам драпать, как вы, его и вовеки не заметишь, а не спеша, вдумчиво — как тут и был!

Славкины оттопыренные уши на солнце розово просвечивали, длинные волосы потемнели от пота, слиплись, обнажая белую кожицу, обсыпанную по надлобью сосновыми иглами.

— Вы чего на меня так уставились? Думаете, свист? Точно вам говорю: уступ! Где Роман-то, заблудился, что ли?

И, окончательно приходя в себя, техник загорланил:

— Рома-а-ан!

4

Крик настиг его уже у поймы. Он не оглянулся, не замедлил шага. С ходу протаранил последний крапивный ряд по окоему кончившегося ольшаника и, прохлюпав по залитой пойме к ближайшему остожью, распластался на пахнущем прелью сене.

Лицо горело от пота и паутины. Тугой волной поднималось раздражение: «Какого черта плетутся!» Все этот Званцев, конечно. Без него бы они драпали за ним, как привязанные. А то явятся теперь не спеша, свеженькие, как огурчики, — не шибко, мол, вы нас удивили, Роман Николаич, хотите напролом бежать — пожалуйста, а мы, во главе с Андреем Сергеевичем, все больше по принципу: «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет!»

Парило. С запада, близко прогромыхивая, натягивало дождь. Река была рядом, и Роман слышал, как играла крупная рыба. Нерест! Мудрая матушка природа всецело поглощена лишь одной проблемой — воспроизводством себе подобных. Без числа и счета. Без заботы, будет ли миллионной семейке хорошо, сытно, не сожрут ли ее более сильные.

А что в первую очередь интересует нас, спросил он себя, существа мыслящие?

Увы, иной раз заботы еще более меркантильные. Все одинаковы, с усмешкой почесал он себе подбородок, провожая взглядом пару уток, все об одном хлопочут — и люди, и звери, и какая-нибудь там инфузория. С той лишь разницей, что искушенный грешный человек достигает этой цели чаще всего не по хорде, а по дуге.

Вот сам он, Роман Лилявский. С ума сойти, сколько лет потратил на учебу. Пятнадцать лет за партой и плюс два года на выдвижение. Правда, зато его телега теперь катится полным ходом, и он имеет право позволить себе кое-какие послабления. Например, с маршрутами. Пусть Званцев рассчитывает только на себя; этот шкет Вихров поднатаскается малость — и тоже будет самостоятельно ходить в маршруты. Сам он в свое время повкалывал, старался на совесть, а оказалось — хватись он раньше, теперь бы небось и начальником партии был. Как баба Женя. Вот кому спасибо-то сказать нужно — за школу, за науку. Девятнадцать красненьких и плюс сорок процентов полевых — многие ли столько имеют, пусть даже и с образованием? А у бабы Жени они в кармане. Да еще премиальные.

Да что там говорить!

Не поднимая головы и не обнаруживая себя, Лилявский вслушался в нарастающий треск ольшаника. Идут, архаровцы.

Первым на пойму выскочил техник, огляделся, присвистнул при виде реки.

— А Роман-то, наш любимый шеф, как сквозь землю провалился! — недоуменно заключил он. Званцев оглядел пойму, задержал взгляд на остожье и повернулся к музыканту. У того в руках вместо лопат была целая охапка каких-то болотных трав. Мирный, тихий вид у всех троих.

«Ничего-то я не выяснил», — вяло подумал Роман, чувствуя, что раздражение его против воли проходит нерастраченным, опадает, как охолодавшее тесто. Да и чего он, собственно, добивался? Ну, не помчался за ним инженер, оттянул на себя этих задрипанных романтиков. Так этого следовало ожидать: это, конечно, не мальчик, гусь стреляный. И это еще не причина для отчаяния, — как известно, вол тоже бегать не любит, а срабатывает больше всякой лошади.