Недели Триоди Цветной - [55]

И действительно, свидетельство этого внезапного обращенца в христианство, именно апостола Павла, имеет особенную силу и значение. Оно имеет двоякий характер, словесный и исторический, состоит из двух фактов, из того, что он говорил, и из того, что с ним сталось и что он делал. Словесное свидетельство главным образом имеет значение вследствие того света, который оно проливает на исторические обстоятельства и личный характер самого апостола. Вникнем в это дело.

В самом сердце иудейства возникла новая религия, которая стала отрицать его авторитет, отвергать необходимость самых почитаемых им обрядов и церемоний, лишала иудеев всех наиболее лелеянных и исключительно принадлежавших им преимуществ и с небывалой благосклонностью относилась к язычникам. Знаменем этой веры было воскресение и боготворение Того Иисуса, Который распят был первосвященниками и старейшинами иудейского народа как самозванец и богохульник. Этим самым христианство возбудило прοтив себя самую ожесточенную и непримиримую ненависть, к какой только способен был фанатизм, и особенно иудейский, не видевший в новой вере ничего, кроме самого нелепого и дикого раскола и суеверия. He смотря на эту глубочайшую ненависть к новой вере, иудейство не в состоянии было подавить ее. Первосвященники и старейшины всячески старались об этом, горели желанием поскорее покончить с ней, но они бессильны были сделать что-нибудь в этом отношении, тем более, что знатнейший и ученейший из фарисеев обнаружил весьма знаменательную нерешительность (Деян. 5:34[260] и сл.), и как будто против своего желания наполовину убежденный в том, что Бог на стороне христиан, советовал не нападать на них, a предоставить решение этого дела будущему, которое само может определить, имеет ли новая вера право на существование, или нет.

В школе этого ученейшего мужа был юноша, отличавшийся сильным умом и решительной волей, молодой тарсянин, который прибыл из своего родного города в столицу иудейства со всем пылом восторженного благоговения ко граду Давидову и ревности к вере своих отцов. Всякое отступление от этой веры было для него глубоко ненавистным делом и христиане поэтому казались ему дерзкими богоотступниками, тем более ненавистными, что они подняли знамя религиозного отступничества в самом священном городе и кощунственно проповедовали отмену Моисеева закона, с чем для строгого фарисея необходимо рушилась и самая вера в Бога Авраама, Исаака и Иакова. Он смотрел на них со всей предубежденностью строжайшего и непреклонного в своей преданности вере отцов фарисея и полагал, что с ними следует поступать по всей строгости Моисеева закона, который, к его сожалению, давно уже в этом отношении сделался мертвой буквой. A закон повелевал, что всякий, кто будет отвергать Моисея, должен быть побит камнями, и ревностный в исполнении закона, молодой, высокодаровитый Савл, побуждаемый и одушевляемый непреклонностью своих убеждений, порешил исполнить веление закона. Он повел беспощадную борьбу против христиан и первым в этой борьбе пал не менее даровитый и славный его противник Стефан.

Но этот первый успех в начатом деле послужил лишь новым поощрением для Савла сделать для поддержания Моисеева закона все, что только могло зависеть от его пламенной ревности. И он действительно начал “терзать церковь,” врывался в дома христиан, и захватывая мужчин и женщин, по картинному и сильному выражению святого Апостола Луки, “влачил их и отдавал в темницу”[261] Ярость его была так неудержима, что он, будучи фарисеем и, следовательно, принадлежа к партии, относившейся враждебно к саддукеям, обратился за содействием себе в этом деле именно к первосвященникам, хотя они происходили из ненавистного саддукейского дома. Но тут произошла необычайная вещь: действительное соприкосновение гонителя с гонимыми произвело перемену в самом гонителе. Раз столкнувшись с христианами не в теории только, a лицом к лицу, познакомившись ближе с действительным содержанием их верования и с их жизнью, он был так поражен, что заколебался в своих собственных убеждениях. Что же так повлияло на него? Да несомненно — вера христиан в воскресение своего божественного Учителя, и когда этот перелом завершился в нем чудесным видением на пути в Дамаск, то гонимая и презираемая им прежде вера в воскресение сделалась центром всей системы его собственной проповеди и учения, и вокруг нее именно стали, так сказать, кристаллизоваться все его мысли и чувства.

Эта теперь постигнутая им вера совершила полный переворот в его понятии об Иисусе Христе, о Его служении и крестной смерти, о Его отношении к закону Моисееву, в его понятии также о Боге, о Его целях и отношениях к иудеям и ко всему человечеству. Никогда еще в истории не совершалось столь полного обращения, столь коренного и всецелого переворота в убеждениях и чувствах, какие совершились именно в душе этого яростного, высокодаровитого и непреклонного фарисея. Ведь это отнюдь не был такой человек, для которого перемена своих убеждений есть легкое дело. Это была натура отнюдь не податливая, он должен был долго бороться и если уступил, то только в силу глубочайшего потрясения во всем своем существе. Все его творения показывают, что он принимал известную веру лишь только в том случае, когда имел для того вполне достаточные, так сказать неотразимые основания. He может быть никакого сомнения в том, что познакомившись с апостолами, он тщательно и подробно расспрашивал их обо всем, расспрашивал также и y тех пятисот свидетелей воскресения Христова, о которых он говорит в своем послании. Он говорит как человек, вполне знавший тех из этих очевидцев, которые еще оставались в живых, знавший и тех, которые уже почили и тщательно следивший за всеми ними, как следит обыкновенно человек за теми, кому он обязан своим высшим духовным благом. В виду всего этого возникает решительный вопрос: мыслимо ли, чтобы этот человек, который стоял так близко к самому событию, несомненно был самым проницательным и даровитым из всех тех, кто также близко стояли к этому событию, человек, который от всей души ненавидел христианство, смотрел на него с самым закоснелым предубеждением и, несмотря на это, в силу какого-то непреоборимого доказательства и самоочевидности данных, вынужден был сам поверить в него, совершенно изменить свои убеждения, свой предмет веры, свои цели в жизни — до безусловного отречения от своих самых дорогих стремлений и связей, от своего родства и предстоявшей ему славы среди ученого фарисейства, — мыслимо ли, повторяем, чтобы этот человек, при всем блеске и глубине своих умственных способностей, при всем том великом деле, которое он совершил в истории, мог быть лишь плодом самообольщения или мог неразумно поддаться увлечению каких-то неучей, которые в свою очередь и сами были рабами своего собственного возбужденного воображения и болезненно-расстроенных нервов? Если бы это было так, то личность апостола Павла была бы еще большим и непостижимейшим чудом в области духа, чем самое воскресение в области природы.