Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине - [45]

Казалось, Игнат не слушает — подцепил по своей манере колечко волос, задумался.

— Как цыплят, говоришь? — наконец поднял голову. — На это и надеются — расколошматить по одному Советы во всех городах Центральной России, а потом — на Москву и Петроград. Виноградов прав: на провокацию нельзя поддаваться. И равняться на Калугу не будем. Калужский Совет и гарнизон сдались, потому что в их действиях не было единства. Мы же должны противопоставить врагам твердую сплоченность. Эшелон карателей движется из Тулы через Орел? Так вот передайте, товарищ Балод, на станцию Орел для вручения командиру карательного отряда, что Брянский Совет рабочих и солдатских депутатов и гарнизон их не пропустят! Текст телеграммы так и подпишите: «От имени Совета и полковых комитетов двадцать третьей пехотной бригады — ревком». А теперь — пора. Григорьев и Панков — на станцию. Мы с тобой, Иван Максимович, в сто пятьдесят шестой полк. Боюсь, собрание уже началось…

Об осени семнадцатого будут потом вспоминать — сухая и холодная.

Еще днем на деревьях в полуосыпавшейся пожухлой листве, как в дырявой лисьей шубе, зябко грелось редкое солнце.

Но на перевале дня засовывай пальцы в карманы или в рукава, а то согревайся по-цыгански — вприпляску.

Вывели полк на плац, дали команду: «Вольно!», вот и переминайся с ноги на ногу, хорошо, если у кого «бычком» разживешься, не столько дымка вдохнешь, сколько губы согреешь… А лучше бы в казарме, на нарах время коротать.

Ишь придумали — слушать каких-то гордохватов, у которых одно на уме: быстрее бы спровадить на войну, под пули, в огонь!..

Эхма, вот бы этого, сытого, толстобрюхого да за шкирку и в окоп! Смеху было бы, небось завопил как резаный поросенок! А тут — на тебе — складно заливается и рукой этакие штуки выписывает: то выбрасывает ее вперед, то резко к груди. Дескать, вперед! На фронт я с вами, братцы, всем сердцем!

— Солдаты свободной России! — «шинель на говорившем распахнута, теперь он рванул верхние крючки френча, расстегнув, должно быть, сильно давивший воротничок. — Народная революция дала вам большие, невиданные до сих нор права. И самое священное из этих прав — сознательное, основанное на высоком гражданском чувстве выполнение своего долга перед отечеством. Народ России хочет видеть вас, своих сынов, там, где решаются сейчас судьбы отечества, где вместе с нашими доблестными союзниками мы должны нанести смертельные удары по врагу, чтобы победно и навсегда закончить войну. Но вы игнорируете этот приказ фронта, даете себя увлечь всевозможного рода подстрекателям и смутьянам… А между тем сознательные полки, дислоцируемые почти рядом с вами, уже показали достойный пример повиновения…

— Ишь, чистый соловей!

— А ты не балабонь, дай дослушать.

— Чего слушать? Знамо дело, куда гнет…

— Заместо армии — тебе бы вольницу. А в сражение — чтобы другие!

— Вот-вот, в самую, как говорится, яблочку! Этот боров толкает всех нас заместо себя в пекло. Сам-то, видишь, по тылам разъезжает, а других гонит на фронт. А не пойдешь, он тебе такие права покажет — пулю в башку. Говорят, из самой Калуги прилетел энтот соловей, где всех солдат — под расстрел!..

Гвалт, шум, выкрики словно отрезало — ломкая, как тонкий ледок, что на лужах под сапогом, установилась хрусткая тишина.

Но недолго держалась — тут же взорвалась вскриком:

— Ну-ка, говори, комиссар, то правда или нет — про Калугу?

Эсеровский комиссар, что стоял на возвышении — несколько бочек стоймя и на них настил из досок, побагровел, и мешки под глазами еще сильнее набухли. Рука рванулась вперед, вторая зашарила по воротнику кителя. Но голос взвился натренированно высоко:

— Да, я комиссар Временного правительства по Западному фронту Галин, член партии социалистов-революционеров, только что прибыл к вам из города Калуги. И я уполномочен вашими братьями, солдатами двадцать шестой пехотной бригады, передать вам, солдатам двадцать третьей, братский революционный привет! Движимые высоким чувством долга… они все, как один… на защиту отечества!

Фраза вышла в конце комканой, рваной, потому что строй вновь зашумел.

Фокин и Виноградов вместе с членами полковых комитетов бригады были всего в нескольких шагах от помоста. Подойти и вскарабкаться на настил не составляло труда: рядом с ними, оттирая наиболее настырных, стояли, образуя своеобразный человеческий коридор, солдаты пулеметной роты.

Бравые рослые парни, сцепившись руками, колыхались еле заметно взад и вперед, но держали порядок.

Сто пятьдесят шестой полк был новичком в гарнизоне, поскольку прибыл в начале сентября из Ельни. Можно сказать, «свежий ветерок корниловщины» почти не коснулся его в той мере, как остальные брянские полки. Полк в самые тревожные дни был на марше. Но и в нем чувствовался революционный подъем. Это понял Игнат, когда выступал на полковом митинге, рассказывая о победе большевиков в Брянском и Бежицком Советах. Но поймут ли сейчас новички, кто и зачем агитирует их с трибуны?

Всего несколькими словами Игнат мог показать опасность коварной ловушки, которую расставляет им комиссар Галин. Слова уже стройно складывались в голове, уголки губ дернулись. Но он тут же смирил себя, поняв, что лучше будет, если сами они, солдаты, разберутся в происходящем без подсказки, без толчка извне.