Нечто из дерева - [3]

Признаюсь, я слушал это с некоторым недоверием, заметив которое, Уэктер резко оборвал свой рассказ, встал и перенес деревянную резьбу с каминной доски себе на стол. Он развернул ее ко мне.

– Теперь посмотрите на нее внимательнее, Пинкни. Вы видите какую-нибудь разницу?

Я тщательно исследовал вещь и в конце осмотра объявил, что никаких изменений в ней не вижу.

– А вам не кажется, что вытянутые от лица щупальца… ну, скажем, «более вытянуты»?

Я ответил, что не кажется. Но, говоря это, я уже не был так уверен. Часто предположение порождает сам факт. Удлинились они или нет? Я уже не мог этого сказать. Я и теперь не могу этого сказать. Но ясно одно: Уэктер верил в то, что щупальца вытянулись. Я заново осмотрел резьбу и вновь ощутил свое давнее странное отвращение от сходства скульптур Смита и этой причудливой вещи.

– Так, значит, вам не кажется, что концы щупалец приподнялись и вытянулись немного вперед? – настаивал он.

– Не могу этого сказать.

– Очень хорошо. – Он взял деревянную вещь и поставил ее обратно на камин. Вернувшись к столу, он сказал: – Боюсь, вы сочтете, что у меня не все в порядке с головой, Пинкни, но факт тот, что с тех пор, как она появилась у меня в кабинете, я стал осознавать, что существую в том, что могу описать как измерения, отличные от тех, что мы знаем, – короче, в тех измерениях, которые видятся мне во сне. Например, я совершенно не помню того, как писал эти рецензии; однако они принадлежат мне. Я нахожу их у себя в рукописях, в гранках, в своей колонке, наконец. Короче говоря, написал их я и никто другой. Я не могу публично от них отказаться, хотя очень хорошо себе представляю, что они противоречат тем мнениям, которые множество раз появлялись в печати за моей подписью. И все же нельзя отрицать, что их пронизывает некая любопытно внушительная логика. Прочитав их – и, кстати, те негодующие письма, что я получил, – я несколько более подробно изучил эту тему. Невзирая на те мнения, которые вы, вероятно, слышали от меня прежде, скажу, что работы Богдоги действительно имеют отношение к гибридной форме раннего Каролинского культового искусства, а Третья Симфония Харриса действительно отчетливо и тревожно склоняется к примитиву, и возникает вопрос – не является ли их изначальная оскорбительность для традиционно восприимчивых или традиционно культурных людей инстинктивной реакцией на примитив, которое их внутреннее «Я» немедленно признает? – Он пожал плечами. – Но ответа на этот вопрос нет ни там, ни здесь, не так ли, Пинкни? Факт остается фактом: резьба, которую вы нашли для меня в Портленде, оказывает на меня иррационально тревожащее воздействие до такой степени, что я иногда не уверен, к лучшему оно или нет.

– Какое воздействие, Джейсон?

Он странно улыбнулся в ответ:

– Я могу лишь рассказать вам, как я его чувствую. Впервые я ощутил эту вещь сразу после вашего ухода, В тот вечер у меня была компания приятелей, но к полуночи гости разошлись, и я сел за пишущую машинку. Мне надо было написать обычную рецензию на фортепианный вечер, данный одним из учеников Фраделицкого, к с нею я разделался почти мгновенно. Но все время, пока я работал, меня не покидало ощущения присутствия этой резьбы: с одной стороны, того, как она попала ко мне – как подарок от вас, как предмет небольших размеров, располагающийся в трех измерениях. Другой план моего восприятия был протяжением – или вторжением, если хотите, – в иное измерение, в котором относительно нее я существовал вот в этой комнате как семечко рядом с тыквой. Короче говоря, когда я закончил свою маленькую рецензию, у меня оставалась очень странная иллюзия того, что резьба выросла до невообразимых пропорций; было некоторое катастрофическое мгновение, когда я почувствовал, что к изображению прибавилось само конкретное существо, которое колоссом высилось передо мной, – вернее, я стоял перед ним, прискорбно миниатюрный. Это длилось лишь какой-то миг, а затем отступило. Учтите: я сказал «отступило». Видение не просто прекратило существовать: казалось, оно сжалось, втянулось, будто действительно отступало из этого нового для себя измерения и возвращалось к своему подлинному состоянию, в котором должно существовать перед моими глазами, – ноне обязательно перед моим психическим восприятием. Так оно и продолжалось; уверяю вас, это не галлюцинация, хотя, судя по вашему выражению лица, вы думаете, что я выжил из ума.

Я поспешил его заверить, что вовсе так не думаю. То, что он говорил, было либо правдой, либо нет. Свидетельства, основанные на догадках, вытекающих из конкретных фактов, – его странных рецензий, – указывали на то, что он искренен; следовательно, для него самого то, что он говорил, было правдой. Значит, это все имело и значение, и мотивацию.

– Принимая все, что вы говорите, за истину, – наконец, осторожно начал я, – этому должна быть какая-то причина. Вероятно, вы слишком много работали, а это явление – проекция вашего собственного подсознания.

– Старый добрый Пинкни! – воскликнул он, смеясь.

– Если же это не так, то должна быть какая-то мотивация – снаружи.

Его улыбка исчезла, глаза сузились.